Игорь Михальцев:  «Наука и должна быть хобби»

В океанологии приняты две критические цифры – 2000 и 6000 метров. Первые российские «двухтысячники» – глубоководные обитаемые аппараты «Пайсис-VII» и «Пайсис-ХI» были сконструированы в 1975–76 гг. Спустя 11 лет у нас появились два «шеститысячника»: «Мир-1» и «Мир-2». И те и другие обязаны созданием, по сути, одному человеку– профессору Института океанологии, доктору технических наук Игорю Евгеньевичу Михальцеву. В 1994 году американский World Technology Evaluation Center назвал «Миры» «лучшими глубоководными обитаемыми аппаратами из когда-либо построенных». Это достижение отечественной науки до сих пор никто не превзошел.

     – Игорь Евгеньевич, где учат на океанологов? Вы ведь, вроде, физик?
     – Паскалю приписывают слова: «Я слишком занят, чтобы писать короткие письма».
     Я не Паскаль, но, чтобы связать части довольно длинной прожитой жизни, придется ссылаться на многие события… Я техник, окончил МЭИ. Поступил туда в 1940-м, а 26 июля 1941 года добровольно ушел воевать. Я был радиолюбитель-коротковолновик (есть такое понятие)… В июле меня вызвали в радиоклуб, где я работал, и говорят: «Хочешь послужить Родине?» Я не сказал, что глупые вопросы задавать неприлично. «Разумеется, хочу!»
     Вы картину про Штирлица видели? Так вот, я был в роли радистки Кэт с 26 июля 1941-го до сентября 43-го.
     – В тылу врага?
     – В тылу я был в окружении. В январе 42-го меня бросили во Вторую ударную армию, части которой только и делали, что попадали в окружение. В первый раз я вышел из окружения самостоятельно в феврале 42-го года. Потом, летом, меня снова туда направили... А Второй армией к тому времени командовал уже, извините, Власов. В 43-м году весной я заболел тифом, проскитался по госпиталям: двустороннее воспаление легких, плеврит и – черта в ступе… Но вот жив и с вами беседую.
     – Так ваше образование…
     – Это еще не всё. В том же 43-м году из Красной армии меня уволили… С самого детства я мечтал плавать в торговом флоте. По рождению я ленинградец, а все ленинградские мальчишки знают, что такое торговый флот – это моря, другие страны и континенты. Весной 44-го пришел в Министерство морского флота и сказал, что я радист. Пароходы нам по лендлизу давали, а людей не было. Меня моментально отправили во Владивосток, и в апреле я ушел в море. До 47-го года плавал, сдал штурманские экзамены, доплавался до второго помощника. Так что связь с океаном у меня не литературная.
     В 1947-м я вернулся в МЭИ и, окончив его, попал в ФИАН, в акустическую лабораторию – и начал заниматься гидроакустикой. Здесь с 56-го по 61-й мне удалось построить специальные гидроакустические исследовательские суда. Два торговых судна были набиты аппаратурой: один стал излучающим, другой– приемным. «Сергей Вавилов» и «Петр Лебедев». Таких пароходов в мире не было. И появилась наука: акустика океана.
     – А чем акустика океана отличается от гидроакустики?
     – Акустические колебания являются единственным видом энергии, который распространяется в воде. Электромагнитные, даже супернизкие частоты проходят с поверхности в море на десяток метров. Самый мощный лазер – сейчас много болтовни о возможностях лазера – проникает максимум на 70–100 метров. Никто в 60-е годы не знал вообще, как распространяется звук в океанах. Эти два судна позволили изучать распространение звука на очень большие расстояния. Это и есть акустика океана. Я всегда считал, что жизнь имеет смысл тратить на что-то совершенно новое, что не делалось никем и никогда в мире. Это главное, чем должна заниматься Академия наук. Но, к сожалению, всегда находились силы, которые пытались сделать из Академии инновационного помощничка промышленности. Я считаю, что если нашими результатами интересуется промышленность, то мы опоздали…
     В 1959 году я сделал открытие, благодаря которому американцы создали систему дальнего обнаружения подводных лодок – на три года раньше, чем мы. ЦРУ работает лучше, чем американские ученые! В 1994 году я это дело рассекретил. Звучит мое открытие так: «Обнаружено явление непрерывности звукового поля в океане – „эффект Михальцева“».
     – В Советском Союзе ведь все надо было «пробивать». С трудом внедрялись ваши разработки?
     – Когда-то я хорошо запомнил формулировку одного очень близкого мне человека: «Не разговаривай с дворниками. Они ничего не решают, а время уходит». Самое главное – выйти на приличный уровень. А у меня по «приличному уровню» сохранились связи не где-нибудь, а в ВПК (Военно-промышленная комиссия) Совмина СССР. Скажем, пароходы «Вавилов» и «Лебедев» возникли лишь потому, что на летнем совещании в ЦК КПСС, когда все власти ФИАНа были в отпусках, Михальцев поднял руку и заявил: «Мы исследуем близкие нам моря, а потенциальный противник у нас будет в океане». «Что надо?» – спросил человек, фамилию которого я не склонен называть. Я сказал, что нужно незамедлительно купить два парохода и переоборудовать их в акустические суда. Тогда он обратился к замминистра судостроения тех лет Бутоме: «Сколько денег и сколько лет?» Тот подумал и сказал: «Сто миллионов и пять лет». Молодец он был… Действительно понадобились ровно сто миллионов и пять лет.
     Есть еще одно правило: «Владей собой среди толпы смятенной, / Тебя клянущей за смятенье всех…» Помните? Очень люблю Киплинга, особенно в переводе Лозинского.
     – Сколько языков вы знаете?
     – Один. И то – в соответствии с современными «нормами»– очень средне. Русский. В школе немецкий был мне противен, и я упросил родителей, чтобы они оплатили мои занятия на взрослых курсах английского. Нам преподавал Сергей Сергеевич Толстой, внук Льва Николаевича. Он говорил, что переводчик должен прежде всего знать тот язык, на который он переводит, и тот предмет, о котором он переводит, и только после этого – тот язык, с которого он переводит… Многие, с кем мне приходилось иметь дело впоследствии, не понимали различия между артиклями «a» и «the». А Толстой понимал. Он говорил, что если «a cat», то это так, средней руки кошка. А вот «the cat» – это та кошка, которая ликвидировала в твоем доме всех мышей!
     – Вы, наверное, в детстве читали фантастику?
     – Александр Беляев у меня стоит на книжной полке дома. Там я ценю каждый сантиметр, и поэтому почти уже не покупаю книг, а те, что есть, частично раздариваю. Беляев – да, стоит: «Властелин мира».
     – А помните «Тайну двух океанов» Адамова? Еще фильм был снят в середине прошлого века… Так вот, когда я увидел ваши «Миры», они поразительным образом напомнили мне глубоководный аппарат, который описан в этом романе.
     – Возможно, что-то было там угадано… На 1985 год в моем ТЗ (техническом задании) на «Миры» насчитывалось восемь пунктов абсолютной новизны. Сегодня работающих «шеститысячников» на планете – четыре. Два «Мира», японский «Шинкай-6500» и французский «Нотил»…
     Еще в 1970 году я сформулировал концепцию незаменимости человека-исследователя в новой обстановке. Эта концепция породила уважение к обитаемым аппаратам. Ведь наблюдение живого мира заставляет иначе работать мозг человека – как на мыслительном уровне, так и на эмоциональном. Он своими глазами видит, что происходит вокруг, думает и принимает правильные решения…
     – Как мне представляется, во времена холодной войны всянаука так или иначе была ориентирована на «оборонку». Во всяком случае, это не могло не влиять на ее специфику... Была ли в этом смысле разница между нашей наукой и западной?
     – В науке разницы не бывает. Либо это наука – и, стало быть, что-то принципиально новое, либо ученые просто выдают известное за неизвестное или свою непроверенную работу – за что-то очень-очень важное.
     – Есть такой анекдот. Диссертанту говорят: «В вашей работе много нового и правильного, но то, что правильно, – не ново, а то, что ново, – не правильно»…
     – Но ведь очень важно – кто это говорит? Понимают ли они, что ново и что правильно? Вот, скажем, три года назад корейцы весь мир обманули насчет стволовых клеток. Когда это выяснилось, произошел скандал, виновных выгнали из университета.
     Однако вернемся к вашему вопросу о холодной войне. «Всё на оборонку и ничего мимо». Но наше руководство принимало разные решения– иногда оно понимало, что даже в ситуации холодной войны нужно иметь какой-то путь… к ее окончанию. Результат был очень интересный. Два министра иностранных дел – с нашей стороны Громыко и с американской Роджерс – подписали договор о совместном исследовании Мирового океана. А Михальцев был в это время подходящей фигурой. С американской стороны назначили замминистра военно-морского флота США Дэвида Поттера.
     – Океанология в этом случае приобретает геополитическое значение?
     – Да, безусловно. Поэтому так важен приоритет в технике. По обитаемым аппаратам мы до сих пор его удерживаем за собой.
     – Но «Миры» были построены 20 лет назад… С тех пор ничего не изменилось?
     – Да, в сравнении с теми восемью пунктами, о которых я говорил, никто ничего другого так и не построил. Даже те новые аппараты, которые появились после «Миров», сделаны с использованием моего технического задания, когда это оказывалось технологически доступным.
     – А конкуренция?
     – Да какая может быть конкуренция! Тут однажды Большой Начальник спросил, как мне удалось всего за два с половиной года сделать два аппарата. А я ему: «Честно отвечать?» Пауза. «Честно». Я продолжал: «На всех документах, отражавших технические решения, были только две подписи – главного инженера фирмы-изготовителя и моя». Он повернулся к своим сотрудникам и спросил «А у нас?» Ему был ответ: «Шестнадцать». Значит, все визируют, и никто ни за что не отвечает.
     – Да вы практически были как Королев! А ведь правда, океан и космос чем-то похожи…
     – Благодарю за сравнение с Сергеем Павловичем, которое, разумеется, я не принимаю. Но рад, что вы задали этот вопрос. Действительно, сейчас все страны (кроме СССР и пока что России) признают космос и гидрокосмос одинаковыми средами по технической трудности проникновения. Позорно жить на планете, поверхность которой знаешь хуже, чем обратную сторону Луны. И это правда. Топография Луны известна, а топография дна океана – нет.
     – А что нам дает это знание?
     – Ну… Если поставить на дно некую ракету, то ее не видно. И это только одна возможность того военно-стратегического преимущества, которое может дать океан… Продолжать?
     – Невидимые ракеты, конечно, впечатляют, но…
     – В этой области все должно впечатлять! Вот, скажем, в океане есть гидротермальные области – подводные вулканы. Представьте себе: на десятки метров бьет черный, очень горячий столб жидкости – плюм. Американский ученый Роберт Баллард, просматривая около 40 тысяч снимков, сделанных с необитаемого аппарата, обнаружил какие-то трубки и заметил, что от снимка к снимку эти предметы занимают другое положение – вроде как они живые. Он вызвал «Альвин» – первый в мире американский обитаемый «двухтысячник», и на нем погрузились двое ученых, биолог и физик. Они подняли наверх живые существа, названные позднее вестиментиферами. Но прелесть вся в том, что в плюме нет кислорода. При этом у них есть и нервная система, и кровообращение, и некий эквивалент пищеварения… Так что же это за новая– анаэробная – форма жизни? Асмысл весь в том, что для вестиментифер роль кислорода играет сера. Когда об этом узнал директор Института космических исследований, он позвонил директору Института океанологии и спросил: «Зачем нам лететь на Марс, если у нас дома есть совсем иная форма жизни?» И это величайшее открытие ХХ века, не удостоившееся внимания средств массовой информации!
     – Игорь Евгеньевич, что в вашей жизни есть кроме науки? Хобби, семья?
     – Есть две дочери, два внука… Все нормально. Что же касается хобби, то с этим у меня трудности. Когда-то я играл (плохо, конечно, но играл) в теннис. Однако сейчас считаю, что наука и должна быть хобби. Вот у меня на стене висит портрет Кавендиша – не для сравнения, а для преклонения. Он был английским лордом и занимался тем, что сейчас называется физикой и химией. И однажды, послав статью в британский эквивалент нашей Академии наук, получил отказ. С тех пор вместо статей он начал вести дневник. Через много лет после его смерти выяснилось, что он открыл несколько важнейших законов, ставших потом открытиями других физиков.
     Я всегда говорил, что коллектив не может выдумать ничего. Выдумывает один человек. Не может быть двух капитанов на пароходе. А коллектив – это выдумка. Не буду продолжать, кого.
     – А что вы думаете о сближении двух видов знания: эмпирическом и интуитивном – то есть науки и религии?
     – Как-то мне попалась книжка, написанная четырьмя американскими нейрохирургами. Она называлась «Почему мы верим в Бога». И ответ авторов был очень простой: за 5миллиардов лет создать из молекулярного океанического бульона такую структуру, как спинной мозг человека, путем дарвиновской эволюции – невозможно!.. Я-то абсолютно уверен, что нас привезли. Из космоса, разумеется. Что же касается наличия некоей Высшей Силы, то от комментария по этому поводу воздержусь.
 

С Игорем Михальцевым беседовал Санджар Янышев.