ФАИНА РАНЕВСКАЯ

     О Фаине Георгиевне Раневской написано так много, что вот и эти материалы во многом повторяют общеизвестное. Во многом, но не во всем. И с этого особенного мы (отнюдь не из вредности) начнем рассказ.
 
     «Освенцим Раневской» –

     так называли актеры сценки, в которых Фаина Раневская заставляла их участвовать иногда помимо их воли. Вот эпизод, рассказанный одним из актеров театра имени Моссовета. Короче, чужое само-любие Фаина Георгиевна не слишком щадила, и актеры решили ей отомстить, устроить обструкцию. Как-то она явилась, как всегда задолго до начала спектакля, и взволнованно стала делиться тревогами по поводу возможного своего провала. (Она всегда волновалась так, что каждый свой спектакль считала провальным, и каждый раз ее долго нужно было в этом разубеждать). В ответ на басовитые стенания Фуфы (так звали ее близкие) – гробовое молчание. Фуфа усилила нажим, стала жаловаться на все, что попадалось ей под руку, на язык. Снова вызывающее молчание труппы. И тогда Раневская вдруг сказала: «Раз здесь еще никого нет, то я пойду, успею еще поссать!» И вышла, оставив всех в глубокой луже своего презренья.

     Нужно признать, Фаина Георгиевна умела держать дистанцию, хотя с понравившимися ей людьми была сердечной и необычайно доброй. Да и наивной она была порою необычайно. Свою автобиографию советских времен Раневская начала очень непритязательно словами: «Мой отец был небогатый нефтепромышленник». Впрочем, и власти ей порой платили милой своей наивностью. Как-то Фаина Георгиевна назвала министра культуры Фурцеву «моим добрым гением», на что та отреагировала по-советски скромно: «Да что вы, Фаина Георгиевна, какой же я гений! Я простой советский работник…». Когда Брежнев вручал ей орден Ленина, он выпалил самую страшную для Раневской фразу: «Я знаю, кто вы! Вы – «Муля, не нервируй меня!..». – «Меня так дразнят мальчишки и хулиганы, Леонид Ильич!» – обиженно буркнула Раневская.

     Самым ненавидимым ее недругом был ее же художественный руководитель Юрий Завадский. Над ним она открыто подсмеивалась, не считая шибко талантливым. Он чувствовал это и немало сделал для того, чтобы его театр (Театр имени Моссовета) стал для Раневской не самым приятным местом на Земле. Во время одной из перепалок он закричал ей: «Вон из театра!» – «Вон из искусства!» – парировала Фаина Георгиевна. Раздражала ее и суетность маститого руководителя: «Завадскому дают награды не по способностям, а по потребностям. У него только нет звания «Мать-героиня».
     Ее и другую приму труппы – Любовь Орлову «задвигали», в театре всецело царила замечательная актриса (и что важнее, жена Завадского) Вера Петровна Марецкая. Уже подводя итоги жизни, Любовь Орлова с горечью написала как-то Раневской: «Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство, разоблачить гения с бантиком и с желтым шнурочком и козни его подруги. Но… у нас не тот характер. Достоинство не позволяет».
     Театр Раневская называла «кладбищем несыгранных ролей». Кино люто ненавидела: «На киноплощадке у меня такое чувство, как будто я моюсь в бане, и вдруг туда пришла экскурсия». «Хочу в XIX век!» – не раз говорила она.
     Впрочем, странные несостыковки с жизнью начались для Раневской, еще когда она обитала в атмосфере любимого ею девятнадцатого столетия…
 

     «Судьба-шлюха», или три свидания Фаины Раневской
 
     Раневская сохранила в памяти три поразительно странных, смешных свидания, которые подарила ей жизнь. Первое состоялось, когда она была еще почти девочкой. Фуфа влюбилась в одного гимназиста, и он милостиво назначил «малявочке» рандеву. Раневская понеслась на крыльях ветра к условленной скамейке и… обнаружила на ней свою соперницу. Девочки долго препирались, кому из них Петя (Вася? Женя? Ваня?..) назначил свидание. Явился, наконец, сам Дон-Жуан, сел между девочек и лениво выбрал соперницу Фуфы. Та стала швырять в нее камни под одобрительный гогот избранника. «Вот увидите, бог вас накажет!» – сказала Фуфа и в слезах (однако с достоинством) удалилась.
     Приглашение на второе свидание она получила после спектакля в одном из южных городов сразу после гражданской войны. На официальном бланке с подписью и печатью значилось: «Артистке в зеленой кофточке…» (Указывалось место свидания). Далее следовала приписка: «Попробуй только не прийтить!» Слава богу, уже в те годы судьба связала ее с замечательной актрисой Павлой Леонтьевной Вульф. «Она уберегла меня от улицы» – говорила Раневская.
     Третье свидание освещено гением Сергея Эйзенштейна. Он бесконечно восхищался талантом актрисы, страстно хотел снять ее в своем «Иване Грозном». И как-то пробеседовав с ней всю ночь, неожиданно преподнес Фуфе альбом, в котором что-то рисовал во время их разговора. Альбом был полон гениальных, но крайне непристойных карикатур на Раневскую. (Нужно заметить в скобках, что Эйзенштейн увлекался порнографией, – во всяком случае, у него была коллекция таких открыток). Это своеобразное объясненье в «любви» актриса хранила долго. Но в доме появились дети (не свои), и из педагогических соображений Раневская альбом уничтожила…
     С мужчинами Фаине Георгиевне катастрофически не везло. Может быть, и поэтому она называла свою судьбу «шлюхой». В старости Фуфа написала: «Мои любимые мужчины – Христос, Чаплин, Герцен, доктор Швейцер, найдутся еще – лень вспоминать».
 
     «Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался» (Эпикур)
 
     Внук П.Л. Вульф вспоминает: «В одну из наших суббот я поправлял Фуфин сползший верхний матрасик на тахте. Войдя в комнату, Фуфа наблюдала за мной, остановившись посредине комнаты. Потом тихо сказала: «Тебе будут говорить, что мы были с бабушкой лесбиянки». И беззащитно добавила: «Лешка, не верь!»

     «Женская дружба нежнее любви!» – эти слова приходят на ум каждый раз, когда размышляешь о судьбах замечательных женщин, которые не находили счастья в отношениях с мужчинами. Не так уж и важно, какие по сути отношения связывали этих интересных, замечательных женщин: П.Л. Вульф, ее дочь режиссера И. Анисимову-Вульф и Ф.Г. Раневскую. В юности Раневская была знакома и с Мариной Цветаевой, которую как-то постригла. Цветаева называла ее: «Мой цирюльник». Гораздо ближе Фуфа сошлась с Анной Ахматовой, которую считала недооцененной. За мудрость Раневская называла Анну Андреевну «Раббиком» (от «раввин»).
     Немалую роль сыграла в ее жизни и Нина Станиславовна Сухотская, которая была ее режиссером, собеседницей и помощницей на протяжении десятилетий, вплоть до смерти Фаины Георгиевны. Они являли собой разительный контраст: яркая, статная, царственно-эксцентричная Фуфа и маленькая, серенькая, говорливая Нина. Сын Анисимовой-Вульф Алексей Щеглов в своих воспоминаниях о Раневской почти всегда ревниво-иронически отзывается о Сухотской. В его книге даже не нашлось места для ее фотографии. Но близкие к Раневской знали, что Сухотская – отнюдь не приживалка и не «компаньонка» Фаины Георгиевны. Ее вкусу, уму, знаниям Раневская безоговорочно доверяла, а в конце жизни даже покинула свое элитное обиталище в «башне» на Котельнической набережной и переселилась поближе к Сухотской. На руках Нины Станиславовны Раневская и скончалась.

     Я же стал свидетелем странного, трогательного и эксцентрического эпизода во время гастролей Театра имени Моссовета в Прибалтике. Нам навязали незапланированный концерт. И Раневская согласилась участвовать в нем, только если «Любочка» (Л.П. Орлова)… поставит ей клизму. Раневской прислали опытную медсестру. Но актриса ее даже на порог своего номера не пустила: «Нет, только Любочка!».
     С Орловой Раневскую связывала долгая и крепкая, на всю жизнь, дружба. Фуфа говорила, что не знает человека добрее Любови Петровны, и называла ее как-то немножечко странно по-мужски: «Люб». А Орлова обращалась к Раневской неизменно: «милый мой Фей!». Как-то Орлова призналась Фуфе, что «изменила» ей с… Шостаковичем. Она имела в виду встречу с ним в Кремлевской больнице и обаяние гения музыки, под которое «Люб» попала. Раневская милостиво простила ей эту «измену»: перед Шостаковичем она и сама склоняла голову.
 
     «Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно», –
 
     заметила как-то Раневская. Когда молоденькая Марина Неелова переступила порог Фуфиной квартиры, она с изумлением воскликнула: «Я знала, что вы бедная. Но чтобы настолько…». Это, конечно, не значит, что Раневская и в самом деле нуждалась. Народная артистка СССР, любимица публики и вождей (от Сталина до Брежнева), она имела все положенное ей по рангу: элитное жилье, роскошные кремлевские пайки, «Кремлевку» и т.д. Но престижная квартира на Котельнической оказалась неудобной и шумной. Деликатесы стали недоступными из-за диабета. А «Кремлевка», хоть и поддерживала силы актрисы, но и раздражала ее своей чванной номенклатурной публикой, духом вечного «блата».

     Дочь «небогатого нефтепромышленника» катастрофически не умела обращаться с деньгами. Солидные гонорары и зарплата расходились мгновенно. На вопросы Раневской о возвращении сдачи домработница возмущенно окрысивалась: «Тут конец света на носу, а вы сдачи спрашиваете!». Неудивительно, что в последние годы Раневская всерьез опасалась уходить на пенсию: на нее ведь не проживешь при таком настрое прислуги и при немалых всегда долгах.
 
     «Спутник славы – одиночество» –
 
     эту свою сентенцию Фаина Георгиевна, можно сказать, подтверждала всю жизнь. Вернее, вся ее жизнь – яркий пример справедливости этого грустного вывода. Нет, во внимании публики и друзей ей отказано не было. Скорее, наоборот: такого сорта внимания было, хоть отбавляй. Раневская любила вспоминать, как однажды на гастролях в Одессе за ней неслась растрепанная женщина с криком: «Скажите, ви – это она?!» На что Раневская царственно отвечала: «Да, я – это она!». Но, похоже, поклонников своего таланта Раневская воспринимала немногим лучше, чем мальчишек с их вечной дразнилкой «Мулей». (Этих последних, как известно, она даже при Ахматовой решительно посылала в… анус).
     Последние годы жизни Фаины Георгиевны – это, кажется, сплошное разочарование. В своей артистической судьбе: «Я родилась недовыявленной и ухожу недопоказанной. Я недо… И в театре тоже». Она, как Гамлет, разочаровалась и в человечестве, которому она простить не могла, что после Пушкина и Толстого не прекратились войны и зверства («Человечество, простите, подтерлось Толстым!»). Говорят, что, умирая, Павла Леонтьевна Вульф поцеловала руку Фаины Георгиевны и сказала: «Прости, что я тебя воспитала порядочным человеком!».
     Раневская вряд ли с ней согласилась. Она несла свой крест гордо.