Славомир МРОЖЕК

Прекрасный вид

---

	© Перевод с польского Л. Бухова Представление в двух действиях Действие I Отпуск Действующие лица: Он и Она, оба не первой молодости. Она несколько моложе, чем он. Костюмы: Она и Он прибыли на место действия, проделав долгий путь на автомобиле, в жару, так что одеты они соответственно. Она – в брюках и хлопчатобумажной рубашке, Он – приблизительно так же. Сцена: Комната, которая некогда была одним из помещений монастыря, ныне – номер в гостинице. В глубине большое супружеское ложе под балдахином, с портьерами, в данный момент раздвинутыми. Воображаемая ванная расположена за второй левой кулисой, воображаемый вход – за второй правой. Все определения "левая сторона", "правая сторона" – с точки зрения зрителя. Рампа или авансцена представляет собой лоджию, то есть крытую террасу, которая для простоты будет называться балконом. Вид с балкона – это вид на зрительный зал. Бывший монастырь, ныне гостиница, построен на склоне крутой скалы, и каждый, кто окажется на балконе лицом к зрительному залу, видит перед собой огромное небо, морской горизонт, море, пристань и плоские крыши городка. Таким образом, место действия мы видим как бы с точки зрения колибри (из всех птиц только колибри способна неподвижно висеть в воздухе как вертолет), заглядывающей внутрь комнаты. Видны также листва и цветы бугенвиллеи, которая вьется, подобно винограду, по стенам и покрывает обрамление сцены, то есть ее арочный свод, балюстраду, если таковая имеется, и колонны, поддерживающие по бокам арку свода. На балконе стоят низкий овальный столик и два плетеных кресла, повернутых передней стороной к зрителям. Время года – поздняя весна. Погода солнечная и жаркая. Время – ранний вечер. Действие: На балконе, с левой стороны, то есть на максимальном расстоянии (по диагонали комнаты) от воображаемого входа, неподвижно стоящая женщина всматривается в ландшафт, то есть в зрительный зал. Стоит она так долго, что это начинает вызывать тревогу. И только тогда за правой кулисой раздается грохот и короткий крик боли. Женщина бежит в ту сторону. Почти сталкивается с мужчиной в очень темных очках. Он несет, с заметным усилием, два чемодана. Она. Что случилось? Он. Споткнулся на лестнице. Она. Упал? Он. Да что ты. Она. Но ты ничего себе не повредил? Он. Ничего. Ну и как тебе здесь? (Садится на ложе, снимает ботинок-мокассин и растирает себе щиколотку.) Она. Больно? Он (уклончиво). Терпимо. Красиво здесь, правда? Она. Тогда почему ты морщишься? Он. Я? Она. А кто? Кроме тебя и меня здесь никого нет, я же точно не морщусь. Он. Не морщишься? Она. Разумеется, нет, у меня нет ни малейшей причины морщиться, как раз наоборот, – здесь просто чудесно!.. Так что морщишься, наверное, ты? Он. Да, логично. Ну, тогда... должно быть, я. Но уже перестал. (Скалит зубы в диснеевской улыбке, нарочно кривляясь.) Она. Улыбка вампира. (Опускается перед ним на колени и трогает его стопу.) Покажи. Он. Что показать? Она. Ногу. Я хочу посмотреть. Он. Нет у меня никакой ноги. Она. Сними носок. Он. Не сниму. Она. Тогда я сниму. Он. Не прикасайся! Она. Значит, все-таки больно. Он. Не в том дело, просто носок довольно неаппетитный. Она. Но я же его не съем. Он. Негигиеничный. Она. Пастеризованных носок я пока что не встречала. Он. Но этот – особенно негигиеничный. Это уже не носок, а бактериологическое оружие. Она. Разреши. Он. Ни за что! Неужели ты думаешь, что я не сумею защитить любимую женщину от пропотевшего носка? Она. Придется применить силу. (Стягивает носок с его правой ноги.) Он. Подчиняюсь насилию. Она. Пошевели пальцами. Он (поднимает руки и шевелит всеми десятью пальцами). Пианист готов. Где клавиатура? Она. Пальцами ноги! Он. Ноги? Я же сказал – у меня ее нет. Она. Пожалуйста, веди себя серьезно. Он. Слушаюсь. (Наклоняется над ней и целует ее в кончик носа.) Она. И это ты называешь – серьезно? Мужчина берет ее лицо в обе ладони и снова целует, на этот раз уже не так шутливо, и встречает с ее стороны готовность ответить на ласку. Спустя минуту женщина кладет ладонь ему на грудь и отталкивает его, деликатно, но решительно. Она. Серьезно, но не до такой степени. (Предостерегающе.) Сиди спокойно! Он. Спокойно? Когда в моей душе бушует страсть? Она (прикасается к большому пальцу его правой ноги). А здесь больно? Он. Здесь? Нет. Мне больно в другом месте. Меня терзает безответное чувство. Она. А здесь? Он. Тоже нет. Она. Ушиб, но перелома нет. (Отпускает его ногу.) Он (подсовывает ей ногу). Еще, пожалуйста. Она (поднимается с колен). Я принесу твои шлепанцы. Он. Шлепанцы? Какая проза. Позволь хотя бы помечтать. Она. Наденешь шлепанцы. Ты нездоров. Он. О, да! Умираю. (Падает навзничь на кровать.) Женщина открывает один из чемоданов и выкладывает на пол разные вещи, в частности, купальный халат и косметичку. (Он – садится на кровати.) Всё из-за средиземноморского колорита. Она (занятая поисками вещей в чемодане). Что? Он. Этот мой смертельный номер с чемоданами. В Средиземноморье, из-за обилия солнечного света, принято делать небольшие оконные проемы. Результат: темнота на лестницах. Она. Ах, вот как? Кто еще виноват? Он (садится на край кровати). Монастырские каноны. Оконные проемы, и без того малые в светских постройках, в монастырях еще меньше. Допускаю, что причины тут идеологические. Налицо стремление изолировать монахов от внешнего мира. Она. Интересно, как теория. И это все? Он. Нет. Далее, кретин-архитектор, который переделывал монастырь в гостиницу, перестарался со стилизацией, и в окнах установил витражи. Ему очень хотелось, чтобы турист почувствовал себя святым Бенедиктом, а потом сломал себе ногу. Резюмирую: на лестнице ничего не видно. Женщина находит домашние туфли, в данном случае обыкновенные сандалии – один широкий ремень, под который всовывают стопу, – и кладет их к его ногам. Потом снимает его носа темные очки. Она. А сейчас ты видишь лучше? Пауза. Он. Поразительно. Она. Ну? Он (встает и осматривается). Просто не могу поверить... Она. Ну, так как? Он. Лучше, значительно лучше, спасибо, доктор. Она. Почему ты не снял темные очки, когда поднимался по лестнице? Он. Не мог. Она. Признайся, что без меня это не пришло тебе в голову. Он. Конечно же, пришло, но я нес два чемодана, и обе руки были заняты. Она. Как прикажешь тебя понимать? Он. Что я не мог. Она. Потому что нес два чемодана, не так ли? Он. Вот именно. Она. Ага. А если бы ты путешествовал в одиночку, то нес бы сейчас только один чемодан, рука была бы свободна, ты бы снял темные очки, не споткнулся на лестнице, не расшиб большого пальца правой ноги, не страдал бы, так что, выходит, во всем виновата я! Он. Об этом я как-то не подумал. Она. Не подумал, но сказал. Он. Я сказал? Она. А разве нет? Он. Что же я такое сказал?! Она. Что все это из-за меня! Он. Не припоминаю ничего подобного... Она. А кто сказал, что нес два чемодана? Я этого не говорила, я вообще не ношу чемоданов! Пауза. Он. Я весьма сожалею. Она. И правильно делаешь. Он. Хочешь, я отнесу их обратно? Она. Нет нужды. (Пауза.) Но почему, собственно, нес чемоданы ты... Он. Потому что внизу не было никого, кто бы это сделал. Она. Как так – никого, там всегда кто-нибудь есть. Он. Но на этот раз – никого. Она. Я же сама видела... Он. Только тот старик-инвалид. А молодых и здоровых – ни единого. Она. И потому ты потащил их сам? Он. Разумеется. Надеюсь, ты не думаешь, что это мой любимый вид спорта. Она. Извини. Он. Ничего страшного. Мне пришлось задержаться, потому что старик забрал у меня паспорта, а потом куда-то звонил. Она. Я же не знала. Он. А когда вернулся, то потом снова ушел и еще раз звонил. Она. Какая досада... Знай я все это, подождала бы внизу. Он. Откуда ты могла знать, ты же спешила подняться. Она. Но если бы знала, помогла бы тебе нести чемоданы. Он. Тогда почему не подождала? Она. Потому что не знала. (Подходит и гладит его по голове.) Бедненький... Он. И вовсе не бедненький, ведь мне это нравится. А когда он вернулся, то снова ушел и снова звонил. Она. Не надо больше об этом. Где здесь ванная? Он. В часовне. Она. Я серьезно. Ты не хочешь помыться? Он. Здесь все перестроено из монастыря, так что ванная должна быть в часовне. Архитектор потрудился на славу. Она. Не ворчи. Здесь правда очень красиво. Пойдем. Он. Куда? Она. Пойдем, я тебе кое-что покажу. (Берет его за руку и выводит на балкон.) Разве это не прекрасно? Он. Прекрасно. Она. Не ожидала ничего подобного. Он. А я что говорил? Она. Небо, море, крыши городка, кипарисы... А я будто взмываю в пространстве. Он. Полностью разделяю твои впечатления. Она. Словно ангел. Он. Это уж слишком. Она. Просто неслыханно. Он. Значит, мы довольны? Она. Я счастлива. Повернувшись друг к другу, они обнимаются. Пауза. Она (высвобождаясь из его объятий). Подожди... (Улыбнувшись ему, покидает балкон. Поднимает с пола купальный халат и косметичку и выходит в ванную.) Мужчина ждет на балконе. Закуривает сигарету. В какой-то момент, поднося сигарету к губам, видит что-то, чего не замечал ранее. Концентрирует внимание на том, что увидел, забыв о сигарете. Вдруг бросает сигарету на пол, притаптывает ее ногой, выходит с балкона, подбегает к чемодану, который еще не распакован, открывает его и достает бинокль. Возвращается на балкон, подносит бинокль к глазам, наводит на резкость, смотрит в бинокль. Она (в ванной). Нет горячей воды! Мужчина продолжает смотреть в бинокль. (Она выходит из ванной; голова, обернута полотенцем.) Нет горячей воды. Мужчина кладет бинокль на столик, уходит с балкона, садится на кровать и надевает сандалии. Он. А холодная? Она. Никакой нет. Он. Дирекция стремится создать соответствующее настроение. Ведь монахи никогда не мылись. Она. Мне не до шуток. Как я теперь вымою голову? Он. Возможно, это временное ограничение в связи с засухой. Она. Значит, я должна ждать пока пойдет дождь? Он. Или пока опять включат воду. Вряд ли это затянется надолго. Она. У меня в волосах полно пыли. Он (встает). Ясно. Надо было закрыть окно в машине, когда я тебя об этом просил. Она. Надо было починить кондиционер, когда я тебя об этом просила. Он. Это требовало от меня сверхъестественных способностей. Я не умею одновременно вести машину и чинить кондиционер. Она. Можно было поехать другой дорогой. Он. Другой дороги нет. Она. Конечно, нет – если нет желания поискать. Он. Дорога была тяжелая, согласен. Но не мог же я предвидеть танки. Она. Но ведь они не стреляли! Ты мог их обогнать! Он. Военные не любят, когда их обгоняют. Особенно на поворотах. Она. А я не люблю, когда у меня полно пыли в волосах!.. Что же мне теперь делать? Он. Подумаем. Сначала... (Берет ее за руку.) Сядем. (Подводит ее к кровати.) Вот так. (Садятся рядом.) А затем... Проанализируем. Пауза. Она. Всё? Он. Дай сосредоточиться. (Обнимает ее одной рукой.) Это мыслительный процесс. Пауза. Она. Уже проанализировал? Он. Да! (Падает навзничь, увлекая ее за собой.) Она. И ты это называешь – мыслительный процесс! Он. Да, это был мыслительный процесс! Она. Но мы собирались просто посидеть! Он. Изменение программы, сокращенный вариант! (Оборачивается к ней, обнимает ее обеими руками, она обнимает его.) Такое впечатление, что на этот раз дело может зайти дальше. Она (замирая). Я вспомнила! Он. Что? Она. Dry Shampoo! Он. Что, что? Она. Шампунь в порошке, без применения воды. Он. Чтоб его черти взяли. Она. У меня должно было еще немного остаться... (Срывается с кровати и подбегает к открытому чемодану. Присев на корточки, перерывает его содержимое.) Он (поднимается и садится на краю кровати). Бывают в жизни человека такие минуты... Она. Если только я не оставила его в Триесте... Он. Где бы ни остался, пусть там и остается. Она. Ах, ну почему ты такой противный. Он. А мне все равно. (Упершись локтями в колени, прячет лицо в ладонях.) Она. Вот он! (Вынимает из чемодана шампунь и направляется в сторону ванной. Проходя мимо мужчины, останавливается.) О чем ты задумался? Он. О самоубийстве. Она (понимая, что это шутка, но все-таки встревоженно). Не преувеличивай. Он. Ладно. (Отнимает ладони от лица.) Я просто придумываю метод. Она. Какой еще метод... Он. Метод, который позволит мне пригласить мою спутницу на ужин... Она. Прекрасно! Он. Но не возбуждая подозрений относительно моих сексуальных намерений. Она. О, это будет нелегко. Он. Именно поэтому я раздумываю над методом. Может, тебе какой-нибудь известен? Она. Нет такого метода. Он. Вот и я не знаю. И потому – рискну. Я тебя приглашаю. Она. Приглашение принято! (Садится рядом с ним на край кровати.) Куда пойдем? Он. Выбор невелик. А если честно, выбора вообще нет. Есть только один ресторан. При гостинице, что упрощает проблему, поскольку гостиница здесь одна. Она. Опять эта гостиница. А романтичная прогулка при свете луны... Он. Знаю. По берегу, к тихой рыбацкой пристани. И тоже тихий, рыбацкий трактир, от легкого бриза слегка колышутся скатерти в местную, бело-красную клетку, местное вино в почти местных стаканах... Она. Вот, вот. Он (встает). Ничего этого нет. Есть только бар с лампами дневного света и телевизором, по которому показывают футбольный матч, а на площади трое подростков в бейсболках гоняют по кругу на мотоцикле без глушителя. Она. Не надо нервничать. Он. Все трое на одном, ведь страна-то бедная. А рыбаки отсутствуют, поскольку все они работают на фабрике полистирола, ее сточные воды отравляют море и рыбу и потому они не могут вернуться к рыбной ловле. А раз так, все они работают на фабрике, сточные воды которой... И так без конца. Она. Ты утрируешь. Он. Слегка. Но если бы и не утрировал, мы все равно не можем пойти в бар, так как со вчерашнего дня он закрыт. Она. Откуда ты знаешь? Он. От старика-портье. Предвидя твои пожелания, я собрал подробную информацию. Бар на пристани закрыт. Она. Но почему? Он. Не спрашивал. Мне хватило того, что он закрыт. Она. И ты почувствовал облегчение. Он. Признаюсь, что да, но клянусь, что говорю правду. Ради тебя я был бы готов на все, но не стану скрывать, что почувствовал облегчение. Она. Жаль. Он. Жаль, что мне стало легче? Она. Нет, что закрыто. Он. Какая разница! Она. Ты знаешь, как мне нравятся экзотические ресторанчики. Он. А я не люблю пьяных матросов. Но тут я не виноват, не я закрыл бар. Она. А ты не мог бы его открыть? Он. У меня есть для тебя другое предложение, не менее романтичное. Вот, послушай. (Садится на кровать рядом с ней.) Легкий бриз колышет огоньки свечей в канделябрах. На белоснежной скатерти коралловый лангуст... то есть не прямо на скатерти, а на блюде, но косвенно на белоснежной скатерти. Отражение свечей в серебряном ведерке, где хрустит лед и стынет шампанское, придает жемчужный оттенок лебединой шее и округлым плечам... Кстати, ты захватила платье без бретелек? Она. Захватила, но неплохо бы погладить. Он. ...Итак... придает жемчужный оттенок округлым плечам красивой женщины... Она. Почему округлым, разве я поправилась? Он. Не упрощай. Придает жемчужный оттенок округлым плечам красивой женщины и не столь красивого, правда, но, тем не менее, весьма привлекательного мужчины. Она. Как, и у тебя округлые плечи? Он. Не прерывай, ты разрушаешь образ... Подчеркивает благородные морщины его изборожденного отметинами страданий лица, опирающегося на мускулистый торс. Она. Без шеи? Он. С шеей. К тому же весь его облик исполнен таинственной силы, а взгляд, прикованный к Красавице, выражает восхищение, верность и преданность. Что скажешь? Она. Это означает, что мы не пойдем на прогулку? Он. Пойдем, но только по вертикали. Ресторан внизу, в трапезной. Она. И ты называешь это прогулкой? Он. Даже неплохой – шесть этажей по винтовой лестнице. Она. По этой лестнице? Он. Я отнесу тебя вниз и внесу в ресторан на руках. Она. Большое спасибо! Стук в дверь. Меня нет! (Вскакивает на кровать и задергивает портьеру.) Мужчина выходит за кулису, чтобы открыть воображаемую входную дверь. Пауза. Женщина высовывает голову из-за портьеры, прислушиваясь. Пауза. Мужчина входит, неся корзину, прикрытую полотняной салфеткой в бело-красную клетку (шахматную). Кто это был? Он. Старик-портье. Она. Чего хотел? Он. Принес сообщение и корзину. Она. Какое сообщение? Он. Сообщение, что по причинам, как он выразился, независимым, ресторан внизу будет закрыт. Она (спрыгивает с кровати, оставляя портьеру задернутой). А что за корзина? Он. С продуктами. Чтобы клиенты не остались голодными, дирекция приносит извинения и шлет аварийный запас питания. Она. Очень мило с его стороны. Он. Правда? Не хватает только канделябров, оркестра и легкого бриза с моря. Зато есть свечи. Она. Свечи? А зачем? Он. На случай, если выключат электричество. Она. Почему должны выключить свет? Он. Этого он не сказал. Зато предупредил, чтобы свечи экономили, так как неизвестно, когда он сумеет доставить новые. Женщина берет корзину, идет на балкон и ставит корзину на столик. Достает из нее бутылку. Шампанское? Она. Сам посмотри. (Подает ему бутылку.) Он (оглядывая бутылку). Здешнее, местное, колоритное вино. Точно такое, как ты желала. (Отдает ей бутылку, Она ставит ее на столик и продолжает опорожнять корзину.) Она. Салями... Он. Тоже местная. Она. И хлеб. Он. Вернее, лепешки. Традиционные балканские. Еще что? Она (заглядывая в корзину). Только два бокала, штопор и нож. Он. И больше ничего? Она. Это все. Он. Так я и думал. Она. Я хочу есть. Он. Потерпи, это предназначено на ужин! Она. Но мы не обедали. Он. Монахи ели только раз в день. Она. Знаешь что? Давай устроим пир так, как ты хотел. Он. Без канделябров? Она. ...Без бриза, без оркестра, но зато в вечерних туалетах. Он. Вечерних? В пять пополудни? Она. Да. Я надену то платье без бретелек. Он. По правде, или только обещаешь? Она. По правде. Вот только утюга нет. Он. Ерунда! То, что для меня важнее всего, не нуждается в утюжке. Прекрасная идея! Она. Пойду переоденусь. Он. А я тем временем накрою на стол! Она – уходит в ванную, захватив по дороге чемодан, тот, что уже наполовину распакован. Он – дождавшись пока она уйдет, отодвигает портьеру и открывает кровать под балдахином. Снимает с кровати покрывало, проверяет простыни, поправляет подушки. Снова задвигает портьеру. Затем переносит с балкона столик и оба кресла. Расстилает на столике салфетку, ставит на нее бутылку и два бокала, кладет салями и лепешку. Берет со стола бинокль. Входит Она, в черном облегающем платье без бретелек. Впрочем, это зависит от физических данных актрисы. Так же хороша может быть блузка с широким вырезом и юбка-клеш, затянутая в талии. Он (не сводя с нее глаз, очарованный, машинально кладет бинокль на столик). Наконец-то! Она. Тебе нравится? (Демонстрирует ему себя, как манекенщица на показе мод.) Он. Нравится? Не то слово. Я... я просто... Слов не нахожу. Она. Аж так? Он. Женщина в брюках, это тоска пустыни, а женщина в платье – океан. Она. О! Он. Закончился штиль и первый, легкий порыв ветра шевелит паруса. Замершее судно оживает, паруса радостно наполняются ветром, и корабль вновь, рассекая волны, устремляется к новым горизонтам. Она. А когда видишь женщину в брюках, ощущаешь себя верблюдом. Он. Нет. Тогда ощущаешь себя кораблем без мачты. Она. Тебе это не грозит. Он. Агой! (Издав матросский возглас, он отдает честь. Затем отвешивает ей глубокий поклон и церемониальным жестом приглашает к столу.) Она. А почему здесь, в уголке... Он. На балконе может быть прохладно. Она. Прохладно? В такую жару? Он. Вот именно. Жара – штука предательская. Она. У тебя какая-то странная мания. Сначала не разрешаешь открывать окна в машине, а потом запираешь меня в монастыре. Почему мы не можем посидеть на свежем воздухе? Он. Здесь тоже свежий воздух. Она. А вид? Где вид? Он. Там... На балконе. Она. Так в чем же дело? Он. На балконе мы будем не одни, нас может кто-нибудь увидеть. Она. Кто? Чайки? Жаворонки? Луна? Он. Может прилететь вертолет. Она. Ты невропат. Мужчина переносит столик обратно на балкон. Возвращается за креслами и ставит их между столиком и зрительным залом, повернув спинками к залу. Она. Спиной к пейзажу? Он. Все равно скоро стемнеет. Она. Что с тобой? Он. О чем ты? Она. Ты считаешь, что ведешь себя нормально? Мужчина ставит кресла по противоположным сторонам столика, на этот раз повернув их передом к зрительному залу, но только на три четверти. Потом берет со стола бинокль. Не убирай, оставь. Он. Что? Она. Да бинокль этот! Он. Ах, этот... Он мешает. Она. Но я тоже хочу посмотреть! Он. После ужина. Она. Когда стемнеет, да? Он. Он неисправен. (Выходит с балкона и запирает бинокль в чемодане.) Она. Ты иногда бываешь очень странный. Он. Принимаю это за комплимент. (Открывает бутылку.) Женщина разламывает лепешку и нарезает салями. Она. Принесу салфетки. (Уходит в ванную.) Пользуясь ее отсутствием, мужчина переставляет кресла так, что теперь они повернуты сиденьями к столику, то есть – в полный профиль относительно зрительного зала. Затем наполняет оба бокала, садится и ждет. Женщина возвращается из ванной с коробкой косметических бумажных салфеток. Мужчина берет оба бокала и встает. Он (с напускной торжественностью). За здоровье матушки настоятельницы! (Протягивает к ней руку с бокалом.) Она. Ах, прекрати. Он (ставит оба бокала обратно на столик). Я только хотел поднять настроение. Она (разворачивает салфетки). Ну и как, удалось? Он. Не слишком. Из-за недостатка взаимопонимания. Она. Думаешь, это остроумно? Ты становишься скучным. Он. Да, признаю, острота не удалась. Теряю форму. Она. Что-нибудь случилось? Он. Насколько мне известно, пока ничего. Она. Плохо себя чувствуешь? Он. Нет, но немного устал. Десять часов за рулем. Она. Только из-за этого? Он. Разумеется. Женщина внимательно смотрит на него. Не веришь? Она. Чему не верю? Он. Не знаю. Так спрашиваю, на всякий случай. Женщина встает, подходит к нему, берет его за подбородок и притягивает его голову к себе. Она. Посмотри мне в глаза. Он выполняет ее желание. Совсем красные. Он. Это от пыли. Женщина берет коробку с косметическими салфетками, вынимает одну, подходит к мужчине, вытирает ему лоб и осторожно, как тампоном, осушает кожу вокруг глаз. Она. Зато теперь можно отдохнуть. Он. О, да! Она (отходит от него и отбрасывает салфетку). Мы уже никуда не спешим. Здесь идеальное место для отдыха. Он. Пожалуй, только немного высоковато. Она (лицом к залу). Но зато какой вид, какая тишина... (Вдруг обеспокоенно.) А почему так тихо? Он. Тихо? Она. Да, не слышно никаких голосов. Он. Это естественно. Маленький городок, жара... Она. Ни единой живой души. Он. На юге все спят после обеда. Она. Так долго? Он. Наверное, заспались. Она. А дети? Он. Дети тоже люди. Она. Всегда столько детей, играют во дворах, на улицах, а сейчас – ни одного. Он. Возможно, уехали в летние лагеря. К чему обращать внимание, давай наслаждаться тишиной. Ведь мы тоже на отдыхе. Она. Ты прав. (Садится.) Пауза. Он. Хорошо бы соли. Она. Соль повышает холестерин. Он. Все равно пригодилась бы. Она. Для чего, для салями? Он. Нет, но пусть будет хоть какой-то признак цивилизации. Она. Вечно ты недоволен. А если уж зашла речь о цивилизации, то цивилизация началась с хлеба и вина. Так что возвращаемся к истокам. Он. Но я бы предпочел что-нибудь менее допотопное. Она. Что может быть лучше простого, деревенского хлеба. Он. Лангусты. Она. Наслаждайся минутой. В том, что мы едим и пьем, есть нечто библейское, античное... Он. О, да! Греция, Рим... Албания... Она. Неужели ты совсем не настроен на античность? Он. Нет, зато сожалею, что не говорю по-албански. Она. Отчего же? Он. Мог бы подскочить в Албанию и попросить соль. Тут рядом. Она. Постмодернистская ирония. Неужели не надоело? Он. Чрезвычайно. Пауза. Она. Солнце... Я сыта по горло тучами, дождем, холодом... Как ты думаешь, у нас опять дождливо? Он. Скорей всего. Когда мы выезжали, шел дождь. Она. Как мне осточертела наша северная мрачность. Хочу остаться здесь навсегда. Он. В этой гостинице без лифта? Она. Мы бы могли бы купить дом. Он. Я не тороплюсь на пенсию. Она. Но подумать об этом можно уже сейчас. Он. Время терпит. Она. Время проходит быстро. Почему бы нам уже сейчас что-нибудь не приискать. Коли уж мы здесь... Он. Проходит, почему бы, коли уж мы... Она. Значит, решено! Переселяемся! Он. Немного повременим. Пока викинг возвращается на родину. Она. А может, викинг вернется, а его жена останется. Он. Викинг охотно выпил бы еще. Она. А жена викинга закурила бы. Мужчина подает ей сигарету, щелкает зажигалкой. Наполняет оба бокала, свой выпивает и тоже закуривает. Оба удобно устраиваются в креслах. Пауза. Она. Какая тишина... (Пауза.) ...и это небо... Он. И твое океаническое платье. Она. У тебя навязчивая идея. Он. Что делать, я раб чувств. Но к свободе не стремлюсь. Хочу служить на галерах, прикованный к веслу. Она. У тебя сегодня ярко выраженные маринистские ассоциации. Он. Не только. Она (кладет ногу на ногу). Я даже не хочу знать, какие. Он. Словами этого не выразить. Она. Жаль. (Гасит сигарету.) Он. Без иллюстрации не получится. Она (вытягивается в кресле, сплетя руки на затылке). Иллюстрации могут быть интересны. Он (гасит сигарету). А вернее... без демонстрации. (Становится позади ее кресла, кладет руки ей на плечи.) Пауза, заполненная соответствующими действиями, по усмотрению и желанию актеров. Она (замирает, прерывая действие). Там кто-то есть... Он. Где? Она. На крыше. Он. Тебе показалось. Она. Да нет же, я его ясно вижу. Он. Где?! Она. Между антенной и белой простыней на веревке, стоит, опустившись на одно колено, перед балюстрадой. Пауза. Он. Я ничего не вижу. Она. Где бинокль... Мужчина приносит бинокль. Женщина берет его и подносит к глазам. Смотрит. Не двигается. (Отдает ему бинокль.) Он – смотрит в бинокль. Пауза. Видишь его? Пауза. Он. В самом деле. Она. Что он делает? Он. Ничего. Она. Смотрит? Он. Не в нашу сторону. Пауза. (Опуская бинокль.) Нам нечего волноваться. Она. Но кто это? Он. Снайпер. Она. Кто? Он. Специально обученный стрелок для выполнения особых заданий. Вооружен винтовкой с оптическим прицелом. Охотится из засады. Она. ...И ты говоришь: нечего волноваться? Он. Конечно же, нет. Он не на нас охотится. Она. А на кого? Он. На кого-то, кто пройдет по улице с другой стороны дома, потому он и притаился. (Смотрит в бинокль.) Это же ясно, он стоит к нам спиной. (Опускает бинокль.) Мы его не интересуем. Она. А кто? Он. Не знаю, но он наверняка знает. Она. Что будем делать? Он. Ничего, не будем вмешиваться. (Кладет бинокль на столик.) Она. Но ведь он кого-нибудь убьет! Он. Несомненно. Она. И ты говоришь это так спокойно? Он. А как мне говорить? На то он и снайпер. Она. Нужно его предостеречь. Он. Кого? Снайпера? Он прекрасно знает, чем рискует. Она. Не его, а того, кто будет проходить. Он. А откуда нам знать, кто будет проходить. Это может быть кто угодно. Она. Как это, кто угодно... Он. ...Мусульманин, католик, православный, молодой, старый, грек, турок, славянин или полукровка. Это гражданская война. Она. Какая война... Он. Я тоже не знаю точно, какая. Никто не знает. Когда мы выезжали, нас никто не предостерегал. Война начинается неизвестно когда и как. Они сами не знают. Она. Война... А как же наш отпуск? Мужчина не отвечает. Уезжаем отсюда! Он. Пока что ничего не происходит. Мы можем переночевать и выехать на рассвете. Она. Ты хочешь здесь ночевать? Он. Да. Она. А этот – на крыше? Он. Кровать стоит вне зоны обстрела. Скорее уж здесь, на балконе может быть небезопасно. (Пауза.) Можем сразу же лечь в кровать. Пауза. Что скажешь? (Пауза.) Она (приближается к нему, останавливается). Я подумаю. (Улыбается и протягивает к нему руку.) Он приближается к ней. Выстрел, многократно повторенный горным эхом. Он останавливается. Он. Слишком поздно. Действие II Гости Авраама Действующие лица: Ник и Мэри-Лу, оба не первой молодости. Сцена: комната, которая некогда была одной из комнат дворца, ныне – музея. Задняя стена, параллельная авансцене, правая и левая кулисы. Воображаемый вход в комнату находится за левой кулисой, то есть с правой стороны, если смотреть из зрительного зала. Поэтому все определения "левая сторона", "правая сторона" – с точки зрения зрителя. Авансцена представляет собой лоджию, то есть крытую террасу, которая для простоты будет называться балконом. Вид с балкона – это вид на зрительный зал. Бывший дворец построен на склоне крутой скалы, и каждый, кто окажется на балконе, видит перед собой огромное небо, морской горизонт, море, пристань и плоские крыши городка. Таким образом, место действия мы видим как бы с точки зрения колибри (из всех птиц только колибри способна неподвижно висеть в воздухе как вертолет), заглядывающей внутрь комнаты. Видны также листва и цветы бугенвиллеи, которая вьется, подобно винограду, по стенам и покрывает обрамление сцены, то есть ее арочный свод, балюстраду, если таковая имеется, и колонны, поддерживающие по бокам арку свода. В глубине комнаты, у задней, параллельной авансцене, стены, стоит боком к стене узкая кровать с коваными узорчатыми решетками в изголовье и изножье. Мотивы узоров – средиземноморские (листья аканта, розетки, меандры, монеты, спирали). Кровать покрыта дешевым одеялом, на нем несвежая подушка. На одеяле, в майке и трусах, спит мужчина средних лет с проседью в длинных, нечесаных волосах, с многодневной щетиной. У изголовья, рядом с початой бутылкой красного вина, лежит на полу синяя фуражка с галуном по околышу и лакированным козырьком. Такие фуражки носят сторожа, охранники автостоянок, посыльные и прочие подобные сотрудники, функции которых неопределенны – и вообще лица, в той или иной степени официальные либо желающие таковыми казаться. Под кроватью – пара кроссовок. На авансцене, с левой стороны, стоит стул, обращенный к зрителям, то есть к пейзажу. На стуле лежит клетчатая рубашка чрезмерно яркой расцветки и линялые джинсы. Второй стул стоит посередине между авансценой и задней стеной. Время года – поздняя весна, время – середина дня, погода – солнечная. Средиземноморская жара. Действие: снизу, то есть с первого этажа – комната находится на самом верхнем этаже, – слышен звонок, напоминающий звон колокольчика прислужника в церкви или председателя собрания. Мужчина просыпается, вскакивает с кровати, торопливо надевает фуражку и подбегает к стулу. Начинает надевать брюки, но, натянув одну штанину, смотрит на часы, а потом, уже не спеша, снимает брюки, бросает их обратно на стул, подходит к кровати, снимает фуражку, кладет ее на пол рядом с бутылкой вина, ложится и засыпает. Снова звучит звонок, теперь более нетерпеливый. Мужчина поворачивается на левый бок, лицом к стене, намереваясь спать дальше. Звонят в третий раз, уже с бешенством. Мужчина накрывает голову подушкой. Долгая пауза. С правой стороны входит женщина. Она очень красива, правда, уже отцветающей красотой. Хорошо одета: рю Сент-Оноре, Пятая авеню, Гуччи и Феррагамба. Соломенная шляпа, блузка с длинными рукавами и кружевными манжетами, на шее – миниатюрный фотоаппарат новейшей модели. В руке у нее небольшой колокольчик с деревянной ручкой. Ошеломленная видом спящего, она на мгновение останавливается, потом решительно подходит к кровати и очень энергично звонит прямо над его головой. Мужчина срывается с кровати, садится, видит даму и, оценив ситуацию, хватает край свисающего до пола одеяла и набрасывает его на нижнюю часть своего тела, прикрывая ее. Она. Где "Гости Авраама"? Он не отвечает, все еще стараясь осознать происходящее. Я, кажется, ясно спрашиваю! Он указывает на авансцену, где на стуле лежат его рубашка и брюки. Повторить еще раз? Он опять указывает в направлении стула – тем же жестом протянутой руки и вытянутого указательного пальца, но еще более выразительно. (Столь же выразительно.) Где "Гости Авраама"? Он. Там... Она идет в указанном направлении и останавливается перед стулом. Она. Я вижу только чьи-то брюки. Он. Мои. Она. Это меня не интересует. (Отходит от стула.) Он. Но без брюк я не могу ответить на ваш вопрос. Она. Почему? Он. Потому что без брюк я не могу выполнять служебные обязанности. Она. Вы и так их не выполняете, хоть и обязаны. Он. В брюках смогу. Она. Я звоню уже четверть часа! Он. Да уж не меньше. А зачем вы звоните? Она. Как это – зачем? Я звоню потому, что внизу висит объявление: "В отсутствие смотрителя просьба звонить". Он. Знаю. Сам его написал. Она. На трех языках. Он. Разумеется. Сюда приходят только иностранцы. Она. Так это вы – смотритель? Он. Я. Она. Почему же вы не пришли, когда я звонила? Он. Не вижу связи. Она. Внизу объявление: "В отсутствие смотрителя..." Он. "...Просьба звонить". Но это вовсе не означает, что смотритель придет. Она. Зачем же тогда звонить? Он. Потому что он мог бы прийти. Она. Вы шутите? Он. Отчасти, но не в том смысле, как вы думаете. Вы туристка. А пожили бы здесь чуть подольше, перестали бы удивляться. Она. А вы местный? Он. Нет. Пауза. Она. Мне сразу так показалось. Вы говорите без акцента. Он. Разумеется. (Протягивает ей руку, как бы представляясь.) Билл Клинтон, Соединенные Штаты. Она (не принимая протянутой руки, немного обескураженно). Хай! Он (вместо рукопожатия дружески покачивает ладонью и изображает широкую, "пластиковую" улыбку). Хай! Она (отходит, садится на стул, с правой стороны сцены и ставит колокольчик на пол). В таком случае... что ты здесь делаешь? Он. Я же сказал. Работаю смотрителем. Она. Здесь? Он. Здесь очень красиво, прошу взглянуть, какой вид! (Указывает на зрительный зал, то есть на пейзаж.) Она. И давно ты здесь? Он. Десять лет, может, больше, а может, меньше. Смотря с кем разговариваю. Она. А если со мной? Он. Останемся при десяти. Она. Десять лет здесь?! Он. Боже упаси! Не здесь, в Европе. Раньше я был в Хельсинки, Амстердаме, Роттердаме, Гааге и Копенгагене. Ну и еще там и сям. Она. Как смотритель? Он. По-разному. Покурить не найдется? Она. Весьма сожалею, я не курю. Он. Я не про сигареты. Она. Тоже нету. Он. Жаль. У меня как раз кончились запасы. Она. Сочувствую. Он. Ничего страшного. Добро пожаловать в Народни Збрско! Она. Что это означает? Он. Вроде бы что-то балканское. (Наклоняется за бутылкой.) А как насчет выпить? Она. Спасибо, я не пью. Он. И правильно делаешь. А мне позволишь? (Не дожидаясь ответа, отпивает глоток из бутылки.) Для начала, Мэри-Лу, тебе следует знать, что... Она. Я не Мэри-Лу. Он. Ничего, я тоже не Билл Клинтон. Она. А как тебя зовут? Он. Уже забыл. Я поменял столько имен, что все они перепутались. Но для меня ты смахиваешь на Мэри-Лу. Можно я буду тебя так называть? Она (усмехаясь). Только при условии, что тебя я буду называть Ник. Он. Как угодно. Так вот, Мэри-Лу, тебе следует знать, что после полудня здесь не работают. Мэри-Лу. А когда же? Ник. Поначалу я тоже задавал себе этот вопрос, но со временем перестал. Во всяком случае – уж точно не после полудня. После полудня здесь спят. Мэри-Лу. Никогда бы не подумала. Ник. И это очень хорошая традиция, советую ее соблюдать. Сколько ты здесь пробудешь? Мэри-Лу. Только до вечера. Ник. В таком случае можешь не соблюдать. А вот мне приходится. Впрочем, без особых усилий. Музей – на первом этаже, а моя частная квартира здесь, наверху. Пять этажей сверху вниз и снизу вверх – это немало, особенно пополудни. Ник утомился. А ты с корабля? (Указывает на авансцену, то есть на зрительный зал.) Мэри-Лу. Да. Ник. Сразу видно. Туристы с корабля – лучшие клиенты, не то, что эти... с рюкзаками. Когда приходит корабль, всё Народни Збрско радуется. Ты одна? Мэри-Лу. То есть? Ник. Без сопровождения? Мэри-Лу. В каком смысле? Ник. Да ни в каком особом! Просто спрашиваю, пришла ли ты в музей одна. Мэри-Лу. Одна. Ник. Странно. Мэри-Лу. Почему странно? Ник. Туристы никогда не ходят поодиночке, особенно те, с корабля. Всегда – минимум вдвоем, тем более – в музей. Мэри-Лу. Так получилось. Ник. Да, разве что так получилось. Понятно. У меня тоже всегда что-нибудь да получается. Ты не поверишь, до какой степени. Мэри-Лу. А этот музей большой? Ник. Был – перед войной. Мэри-Лу. Перед какой войной? Ник. Последней. Мэри-Лу. А я читала в путеводителе, что музей большой. Ник. Путеводитель тоже довоенный. Сохранились только "Гости Авраама". Мэри-Лу. Мне достаточно. Ник. Что ж, тогда пошли смотреть. (Надевает фуражку, встает и заворачивается в одеяло.) Мэри-Лу. Без... (Показывает на его рубашку и брюки, лежащие на стуле.) Ник. Без брюк? Извини, Мэри-Лу, но не стану же я одеваться в твоем присутствии. В конце концов – я джентльмен. Мэри-Лу. С каких это пор? Ник. С тех пор, как постарел. Мэри-Лу. Тогда я выйду на балкон и отвернусь, а ты оденешься. Ник. Где-то я уже это видел... Мэри-Лу. В кино. Много лет назад. Ник. Одри Хепбёрн...
**Имеется в виду фильм режиссера Билли Уайлдера "Любовь после полудня", США,1957 год	Мэри-Лу. ...И Гари Купер.**
	Ник. Хочешь, чтобы мы сыграли эту сцену? Мэри-Лу. Гари Купер был очень красив. Ник. Неужели тебе кажется, что я настолько стар? Мэри-Лу. Конечно. Ник. А ты? Мэри-Лу. No problem, Одри Хепбёрн было тогда двадцать лет. Ник. Я бы предпочел сыграть за Дугласа. Мэри-Лу. Кёрка? Ник. Нет, Майкла, его сына. Мэри-Лу. На мой вкус, Кёрк более привлекателен. (Выходит на балкон, бросает Нику его брюки и рубашку и поворачивается лицом к зрительному залу.) Ник (надевая брюки). Я всегда предпочитал Кэтрин Хепбёрн. Мэри-Лу (оборачиваясь). Почему? Ник. Прошу не оборачиваться. Мэри-Лу. Извини. (Снова смотрит в зрительный зал.) Ник. Одри была слишком молода. Мэри-Лу. Ой, врешь, Ник. Ник. Не вру. Допустим, слегка корректирую. Мэри-Лу. Что? Ник. Приспосабливаю историческую правду к конкретным обстоятельствам. Мэри-Лу. Ага, и мне предстоит стать основной фигурой этих самых обстоятельств. И часто это случается? Ник. Корректировка? Мэри-Лу. Обстоятельства. Ник. Случается, только не в Народним Збрско. Здесь я веду жизнь Симеона Столпника. Мэри-Лу. Кто это такой? Ник. Святой отшельник. (Заканчивает застегивать рубашку и надевает кроссовки.) Готово, можем идти! Мэри-Лу продолжает всматриваться в зрительный зал. Мэри-Лу? Пауза. Ник подходит к Мэри-Лу и останавливается у нее за спиной. Мэри-Лу. Там, около пристани... Ник становится рядом с ней. ...на площади перед баром... Видишь? Ник. Ага... Мэри-Лу. Знаешь его? Ник. Нет. Мэри-Лу. Он не местный? Ник. Местного я бы знал. Мэри-Лу. Ты уверен? Ник. Конечно, уверен, я здесь всех знаю. Это, наверное, кто-нибудь с корабля. Мэри-Лу. Да, наверняка, с корабля. (Уходит с авансцены.) Ник (продолжая смотреть на зрительный зал). Сидит себе перед баром и пьет пиво. Что в этом странного? Мэри-Лу. Ничего. Ник. Тогда пошли. Мэри-Лу. Знаешь, я, пожалуй, не пойду. Ник. Но ведь я уже оделся! Мэри-Лу. Извини... Ник. Что-нибудь случилось? Мэри-Лу. Очень жарко. Ник. А я что говорил? Мэри-Лу. Говорил, но я тебе не поверила. А теперь вижу, что ты был прав. В самом деле, слишком жарко, чтобы идти осматривать музей. Ник (снимает фуражку и бросает ее на пол). Странные люди – туристы. Говоришь им, предостерегаешь, а они ничему не верят, пока сами не убедятся. Но тогда уже поздно. Падают в обморок в музеях, и приходится их выносить. Ну, что будем делать? Мэри-Лу. Я останусь здесь. (Садится в стул, стоящий на сцене справа.) Ник. Здесь? Мэри-Лу. Если позволишь. (Снимает шляпу и кладет ее на пол рядом со стулом.) Ник. Я? Мэри-Лу. Если ты не против. (Кладет ногу на ногу.) Ник. Поздравляю, прекрасная идея! Как туристка ты ничего не потеряешь, мы будем восторгаться ландшафтом! (Берет ее за руку, поднимает со стула и тянет к авансцене.) Взгляни, какой отсюда прекрасный вид. Море, пристань, на пристани кто-то сидит, пьет пиво... Мэри-Лу (сопротивляясь). Лучше я останусь в тени. Ник. Правильно, на балконе слишком много солнца. Тогда проведем осмотр в другом месте. (Ведет ее в противоположную сторону, то есть к кровати.) ...Вот здесь! Мэри-Лу. На кровати? Ник. А почему нет? На кровати очень удобно. Мэри-Лу. Но что можно увидеть на кровати? Ник. Сейчас узнаешь. Садись. Мэри-Лу. Это еще зачем? Ник. Если не предпочтешь лежать. Мэри-Лу. Весьма благодарна, но лучше я сяду на стул. Ник. Пожалуйста. (Переносит стул с правой стороны авансцены на середину сцены.) Мэри-Лу садится на стул. Пауза. Мэри-Лу. И что дальше? Ник. Ничего. Мэри-Лу. Мы же собирались проводить осмотр... Ник. Ах, правда. Минутку, дай подумать. (Пауза.) Придумал! (Поднимает с пола форменную фуражку, надевает ее и отходит от Мэри-Лу. Хлопает в ладоши.) Все уже собрались? Мэри-Лу. Кто – все... Ник. ...Итак, господа, переходим к "Гостям Авраама". Прошу за мной. (Меняет положение.) Перед вами мозаика тринадцатого века, византийская школа. На ней представлена библейская сцена из Ветхого Завета, Первая книга Моисеева, Бытие, глава восемнадцатая... Господа, убедительно прошу не толкаться, каждый сможет увидеть. Мэри-Лу. Ник! Ник (к Мэри-Лу). Мадам, я занят. (К группе.) Что мы видим? Три одинаковые фигуры, расположенные по центру. Это – Ангелы. (К воображаемому туристу.) Нет, сударь, открыток с видом Везувия пока нет. К тому же, Везувий находится в Неаполе. Мэри-Лу. Как хочешь. Не стану тебе мешать. Ник. Справа от Ангелов коленопреклоненный Авраам. По сравнению с Ангелами он очень мал, что отвечает реальному положению вещей, поскольку Ангелы были чрезвычайно рослыми. Авраам очень стар. Мэри-Лу. Могу я задать только один вопрос? Ник (к Мэри-Лу). Прошу вас. Мэри-Лу. Сколько ему было лет? Ник. Сто пять. Мэри-Лу. Невероятно. Ник. Как видите, мадам, Гари Купер был не так уж и стар. Мэри-Лу. Я этого не говорила. Ник. Но дали понять. Мэри-Лу. Беру свои слова обратно. Ник (с поклоном). Благодарю. (К группе.) В шатре, справа от Авраама, стоит Сарра, его жена. Прошу обратить внимание – она еще меньше, чем Авраам. Мэри-Лу. Почему? Ник (к Мэри-Лу). Потому что женщина должна быть меньше мужа. Мэри-Лу. Женоненавистник. Ник. Мадам, я выражаю не свои взгляды, а взгляды тогдашней эпохи, отраженные художником. Я за него не отвечаю. Мэри-Лу. Извините. Ник. Ничего страшного. (К группе.) Как видите, господа, Сарра не опустилась на колени, а стоит, поскольку формально ее пока нет, и ей не нужно преклонять колени. Мэри-Лу. Как это – формально... Ник (к Мэри-Лу). Это означает, что Ангелам и Аврааму она пока не видна. Она только подслушивает, укрывшись в шатре. И еще подсматривает в щель между полотнищами. На ее лице заметна ироническая улыбка. Мэри-Лу. А чему она улыбается? Ник. Известию, которое Ангелы как раз передали Аврааму. А именно: что Авраам вскоре наградит ее младенцем. Мэри-Лу. Неудивительно, что это ее развеселило. В его-то возрасте... Ник. Действительно, у нее имелись основания для скепсиса. Тем более, что и ей самой было тогда сто три года. Мэри-Лу. Правда? Ник. Вы не находите, что для женщины это критический возраст? Мэри-Лу. С этим утверждением я готова поспорить. Ник. Мадам, я воздержусь от комментариев. (К группе.) В отдалении, с левой стороны вы видите стены Содома и Гоморры, куда затем направились Ангелы, чтобы исполнить свою следующую миссию. Но эту тему мы затрагивать не будем. Мэри-Лу. Почему? Ник (к Мэри-Лу). Потому что там возник конфликт между Ангелами и местным сексуальным меньшинством, которое было в большинстве. Будучи меньшинством, составляющим большинство, они с демократической точки зрения были правы, хотя Ангелы тоже были правы, поскольку в те времена парламентский строй еще не существовал. Так что, учитывая ситуацию, мы воздержимся от комментариев. Мэри-Лу. Значит, у вас нет четкой нравственной позиции? Ник. Есть, но я не хочу потерять работу. Мэри-Лу. Это приспособленчество. Ник. Несомненно. (К группе.) Конец осмотра. Мэри-Лу аплодирует. Те, кто желает приобрести сувениры на память о Народним Збрско, найдут их в киоске. Прощайте. (Подходит к Мэри-Лу.) Мэри-Лу. Браво, Ник, ты был великолепен. (Фотографирует его анфас, со вспышкой.) Ник. А для кого фотография? Мэри-Лу. Для меня, разумеется. Ник. Вот уж не ожидал. Мэри-Лу. Туристы всегда фотографируют. Ник. "Гостей Авраама", но не меня. Мэри-Лу. Не любишь своих фотографий? Ник. Обожаю! В особенности, портретные. (Снимает фуражку и выбрасывает ее за кулисы.) Я присяду, если позволишь. Мэри-Лу. Ну, конечно! Наконец-то сможем поговорить. Ник (Ник переносит стул с балкона на середину сцены и ставит его рядом с Мэри-Лу.) Может, выпьем чего-нибудь? Мэри-Лу. С удовольствием. (Кладет камеру на пол, рядом со стулом.) Ник (берет бутылку, стоящую на полу). Но у меня только аперитив. Мэри-Лу. То, что надо. Ник (приносит бутылку. Садится). У меня нет стаканов. Мэри-Лу. Обойдемся. Ник. Ну, тогда... (Подает ей бутылку.) Мэри-Лу (пьет из горлышка, очень умело). Почему ты так смотришь? Ник. Думал, ты поперхнешься. Мэри-Лу (отдавая ему бутылку). Как видишь, ничего со мной не случилось. Ник отпивает свою порцию и ставит бутылку на пол, между собой и Мэри-Лу. Пауза. Ник. Вот это сюрприз. Мэри-Лу. Думал, я не справлюсь? Ник. Нет, не ожидал, что найдется с кем выпить. Мэри-Лу. А что, не с кем? Ник. Да, я пью в одиночку. Мэри-Лу. Ты же говорил, что всех здесь знаешь. Ник. Но ни с кем не пью. Мэри-Лу. И никто тебя здесь не навещает? Ник. И я – никого. Мэри-Лу. Отчего же? Ник. Так уж получается. Мэри-Лу. И всегда так было? Ник. Только здесь, в Народним Збрско. Мэри-Лу. А раньше? Ник. Где раньше? Мэри-Лу. В Роттердаме, Амстердаме, Гааге, Копенгагене, а потом там и сям... Ник. Это было давно. Мэри-Лу. Вовсе не так уж и давно. Ник. Ты откуда знаешь? Пауза. Для меня давно. Скучно мне в этом Народним Збрско. Мэри-Лу. Тогда зачем ты здесь торчишь? Ник. Поговорим лучше о тебе. С каких пор ты стала туристкой? Мэри-Лу. С тех пор, как тут появилась. Ник. А до этого? Мэри-Лу. Что – до этого... Ник. Ты никогда не была в Копенгагене? Мэри-Лу. Там я как раз не была. Ник. И в Амстердаме не была? Мэри-Лу. Ни в Амстердаме, ни в Гааге, ни в Копенгагене. Ник. А где была? Мэри-Лу. Не нравятся мне такие вопросы. Ник. И давно? Мэри-Лу. С детства. Мой отец был прокурором. Ник. Федеральным? Мэри-Лу. Нет. Домашним. Такой уж у него был характер. Ник. Прокурорский? Мэри-Лу. Вот именно. И потому я не люблю, когда мне задают вопросы. Ник. Понимаю. Не спрашивай, и тебя не спросят. Я тоже придерживаюсь этого принципа. (Берет бутылку и отпивает из нее. Передает бутылку Мэри-Лу.) Мэри-Лу отрицательно кивает головой. Ник отхлебывает еще глоток и ставит бутылку на место. Пауза. Мэри-Лу. Ник? Ник. Слушаю. Мэри-Лу. Можно задать тебе вопрос? Ник. Опять?! Мэри-Лу. Только один. Ник. О, Боже! Совсем как твой отец. Это, должно быть, наследственное. Мэри-Лу. Последний. Ник. Что ж, ладно. Но – последний. Мэри-Лу. Как далеко отсюда до пристани? Ник. С полкилометра. Мэри-Лу. А сколько идти? Ник. Десять минут. Мэри-Лу. Всего лишь? Ник. Потому что под гору. В гору идти дольше. Мэри-Лу. А сколько идти в гору? Ник. От пристани сюда? Двадцать минут. Ты кого-нибудь ждешь? Мэри-Лу. Осторожно. Это уже вопрос. Ник. Имею право на реванш. Будет один-один и ничья. Мэри-Лу. Нет, я никого не жду. Ник. Тогда почему тебя это интересует? Мэри-Лу. Смотри, будет один-два, и ты проиграешь. Хочешь взять ход назад? Ник. Хочу продолжать игру. Мэри-Лу. Меня это интересует на случай, если бы я захотела сюда вернуться. Ник. В Народни Збрско? Мэри-Лу. В музей. Пауза. Ник. Тебе настолько понравились "Гости Авраама"? Мэри-Лу. Безмерно. Ник. Зачем тогда уезжать и возвращаться? Корабль отплывает только вечером. Мэри-Лу. Но я боюсь опоздать к отплытию. Ник. Отсюда до пристани всего десять минут ходу. Мэри-Лу. У меня нет часов. Ник встает, поднимает ее левую руку и отгибает кружевную манжету. На сгибе руки Мэри-Лу видны часы. Ник опускает манжету, деликатно кладет руку Мэри-Лу обратно и отходит. Пауза. Ник. Послушай, Мэри-Лу. Ты уверена, что пришла сюда одна? Мэри-Лу. Как видишь. Ник. А за тобой следом никто не шел? Мэри-Лу. Кто мог бы за мной идти и зачем? Ник. Я-то всего лишь предполагаю, но ты, может, знаешь... Мэри-Лу. Ты о чем? Ник. О том, который на пристани. Мэри-Лу. О каком таком на пристани... Ник. О том, который перед баром. Мэри-Лу. Но ведь я его не знаю... Ник. Верю, что не знаешь, но, возможно, тебе известно почему он тобой интересуется. Мэри-Лу. С чего ты взял, что он мной интересуется? Ник. Проверил, когда вытащил тебя на балкон. Мэри-Лу. Он смотрел? Ник. Еще как! Мэри-Лу. Заметил меня? Ник. Не успел – ты ведь не позволила себя вытащить. Но он надеялся увидеть. Мэри-Лу. Тогда как ты можешь знать, что он интересуется именно мной? Ник. Не мной же. Мэри-Лу. Откуда тебе известно, что не тобой? Ник. Да мной никто уже не интересуется. Во всяком случае – никто из тех, кто мог бы интересоваться тобой. Мэри-Лу. Так, может, его вообще никто не интересовал? Ник. Я неплохо разбираюсь в таких... кто интересуется. Потому и жив еще. Почему ты от него прячешься? Мэри-Лу. Ни от кого я не прячусь. Ник. Прячешься. С той минуты как увидела его, боишься выйти на балкон. Боишься спуститься на первый этаж и боишься отсюда выйти. Мэри-Лу (встает). Очень невежливо так разговаривать с женщиной. (Идет в направлении выхода. Поднимает с пола свою соломенную шляпу. Надевает ее.) Благодарю за гостеприимство. Ник. Куда ты идешь... Мэри-Лу. Это мое дело. Ник (загораживая ей дорогу). Ты останешься, пока мы не выясним все до конца. Мэри-Лу (возвращается на прежнее место, садится, усмехается). Понятно. Ты ревнуешь. Ник. Как я могу ревновать к кому-то, кого ты не знаешь. Мэри-Лу. Можешь. А что, если он мне нравится? Ник. Незнакомец? Мэри-Лу. Такое случается, неужели ты не знал? В твоем-то возрасте... Ник. И ты прячешься от человека, который тебе нравится? Нет, Мэри-Лу, или ты его знаешь и потому от него прячешься, или не знаешь, но тогда тебе незачем прятаться. Либо одно, либо другое, но не одно и другое одновременно. Если только нет чего-нибудь третьего. Пауза. Мэри-Лу. Ну, хорошо. Я его знаю. Ник. Кто же это? Мэри-Лу. Мой муж. Пауза. Все очень просто, Ник. Знаю, ты не поверишь мне, но все это очень просто. Я близорука и плохо вижу с такого расстояния. Я его увидела, но не была уверена, что это он. И тогда спросила у тебя, знаешь ли ты этого человека. Если бы оказалось, что знаешь, я была бы уверена, что ошиблась. Теперь тебе известно все. Ник. И ты не носишь очки? Мэри-Лу. Нет, Ник. Я еще не в том возрасте, чтобы признаваться, что уже его достигла. Ник. Ты с ним поссорилась? Мэри-Лу. Насмерть. Он безумно меня ревнует. Ему кажется, что я его собственность. Совсем как тебе кажется. Или Аврааму. Ник. Тогда почему он разрешил тебе одной прийти сюда? Мэри-Лу. Ничего он мне не разрешал, я просто убежала. Мы поссорились сразу же, на пристани, ну и я сбежала. Ник. Как? Мэри-Лу. Он зашел в бар, купить сигареты, а когда вернулся, меня и след простыл. Ник. И он тебя не искал? Мэри-Лу. Как? В этих улочках? Я же могла пойти в любую сторону. Он выбрал самый лучший метод: сидит перед баром и ждет. Знает, что я должна вернуться перед отплытием. Вот тогда он со мной поговорит. Ник. А ты тем временем осматриваешь музей. Мэри-Лу. Я увидела его только здесь, наверху, когда пришла к тебе. Но все время боялась, что он будет меня искать и что найдет тут. И сейчас боюсь. Ник. Не переживай, он если даже и придет, то не позвонит. Мэри-Лу. Почему? Ник. Потому что внизу нет колокольчика. Колокольчик здесь. Мэри-Лу. Ник, мне сейчас не до шуток. Ник. Я всего лишь логически размышляю... Мэри-Лу. Лучше перестань. Ты его не знаешь. Да он сквозь стену пройдет. Ник. Да? И что тогда сделает? Мэри-Лу (закрывает лицо ладонями). Убьет меня! (Всхлипывает.) Ник. Ну, ну, успокойся. (Снимает с нее шляпу, бросает на пол и гладит ее по голове.) Он ведь меня тоже не знает. Мэри-Лу. Ты не представляешь, каким он бывает жестоким со мной... (Плачет.) Ник. Тогда его следует наказать. Мэри-Лу (падая в его объятия). Да, да! Мы его накажем! Ник (высвобождается из объятий Мэри-Лу, отходит в сторону и восклицает воинственно). Если хочешь, я его убью! Мэри-Лу (удивленно, без энтузиазма, даже с упреком). Ник, я уже сказала: мне сейчас не до шуток! Ник. Какие еще шутки. Я его застрелю. Мэри-Лу (поникнув). Из чего? Ник. Из огнестрельного оружия. Мэри-Лу. С такого расстояния? Ник. Ерунда, у меня винтовка с оптическим прицелом. Мэри-Лу (заинтересованно). Откуда она у тебя? Ник. Одолжил. Мэри-Лу. У кого? Ник. У трупа. Вышел я как-то раз прогуляться и наткнулся на мертвого снайпера. Ему винтовка больше не нужна. Мэри-Лу (со все большим интересом). Ты умеешь стрелять? Ник. Когда-то тренировался... Мэри-Лу. Где? Ник. В Бейруте, Ливии, Йемене... Пауза. Мэри-Лу. У меня была приятельница, уже давно. Она уехала в Европу, и ее след потерялся. А потом ее судили в Мюнхене. Ник. Почему в Мюнхене? Мэри-Лу. Потому что в Афинах она захватила самолет "Люфтганзы". На процессе говорили, что она проходила подготовку в Бейруте. Ник. Вот видишь... Пауза. Мэри-Лу. Ник, неужели ты... тоже? Ник. Тоже, только у меня это лучше получается. Мэри-Лу. Ник, почему... Ник. Почему лучше? Потому что я классный специалист. Мэри-Лу. ...Почему ты мне все это рассказываешь? Ник. Хочу тебе доказать, что у меня высшее образование. Попасть человеку между глаз, в переносицу, с расстояния пятьсот метров, для меня не проблема. С моей-то квалификацией... Мэри-Лу. Теперь я поняла. Ты – террорист и... Ник. ...И терроризирую. Мэри-Лу. ...И теперь боишься, что тебя поймают. Ник. Кто? Мэри-Лу. Мы. Ник. Ты? Мэри-Лу. Антитеррористы. Ник. Ты работаешь на Интерпол? Мэри-Лу (считает по пальцам). ...Силы реакции. Капитализм. Сионисты. Империалисты. Ник. ...Уолл-Стрит, И-эм-эф, Эф-би-ай, Си-ай-эй, Би-би-си и моя тетка. Нет, этого я не боюсь. Мэри-Лу. Но почему, ты ведь должен бояться. Ник. Я не боюсь, потому что меня нет в живых. Мэри-Лу. Для меня ты абсолютно живой. Даже слишком. Ник. Но не для них. Я погиб три года назад, при нападении на посольство в Каире. Подорвался на мине, и меня разнесло в клочья. Но мой труп был опознан. Мэри-Лу. Каким образом? Ник. Этого я тебе не скажу. Могу только сказать – кем. Мэри-Лу. Кем же? Ник. Кем положено. А вот новую биографию мне соорудили профессора моей высшей школы. Они возлагали на меня большие надежды. Мэри-Лу. Значит, ты не погиб? Ник. Погиб – но только в определенном смысле. Мэри-Лу. А в другом смысле? Ник. А в другом смысле – остался жив. До такой степени, что сумел воспользоваться тем самым определенным смыслом, то есть – своим статусом покойника – и исчез. Мэри-Лу. А это в каком смысле? Ник. Самом обыкновенном. Сбежал. Просто дезертировал. Мэри-Лу. И теперь уже не боишься? Ник. Напротив, только это и делаю, потому что... Мэри-Лу. ...Потому что теперь боишься профессоров твоей высшей школы. Правильно? Ник. Correct! Они мне этого никогда не простят. И если меня отыщут... Мэри-Лу. Что тогда? Ник. Тогда я погибну во всех смыслах. Пауза. Мэри-Лу. Зачем же ты дезертировал? Ник. Век идеологии закончился, дорогая, наступает третье тысячелетие. Я через все это прошел. Сначала была beautiful Америка, потом Green Америка, потом Black, Blue, Yellow и Red Америка, иными словами – задница павиана. А если подробнее, то есть в моем конкретном случае, сначала было peace and law, потом law and peace, потом law без peace, потом уже только fuck без ничего, а теперь – есть как есть. Ребенком я с молоком матери впитывал Эйзенхауэра и держал руки поверх одеяла. Когда подрос, – держал руки под одеялом и – прочь от Вьетнама. Мой старший брат поехал в Гонолулу в качестве Peace Corps, а его младший брат, то есть я, – в Палестину, освобождать священную арабскую землю от империалистических евреев. А если подворачивался случай, то и от христиан – во Франкфурте, Милане и квартале Сен-Жермен. Пока все это – Эйзенхауер, Кинг-Конг и Мартин Лютер Кинг, руки поверх, руки под, руки прочь, – мне до такой степени не осточертело, что я очутился в Народним Збрско, где наконец могу держать руки в карманах. Мэри-Лу. Потные. Ник. Почему потные... Мэри-Лу. От страха. Ник (оглядывая свои руки). Что, очень заметно? Мэри-Лу. Невооруженным глазом. Ник садится на стул. Сидит, сгорбившись, положив руки на колени, всматриваясь в растопыренные пальцы. Пауза. Ник, почему ты не спустился вниз, когда я звонила? Ник. Было очень жарко. И жара не спадает. Мэри-Лу. Ты часто не спускаешься вниз? Ник. Все реже. Мэри-Лу. Значит, спускаешься все чаще. Ник. Нет, наоборот, я редко спускаюсь, а не спускаюсь часто. Мэри-Лу. Ты это называешь – наоборот? Ник. Что-то у меня все перепуталось. Мэри-Лу. По-моему, ты не в лучшей форме. Ник. А в какой я должен быть? Нашлась умная. Я в форме! В хорошей! Не пребываю! Психиатр странствующий. Мама Тереза, Красный крест, сестра милосердия обтирает кровавый пот с гордого чела борца за свободу. Мерилин Монро на броненосце "Потемкин". Коронный номер циркачки: вынуть из груди шута цветную капусту и вложить взамен сердце льва. О, fuck! (Хватает бутылку, выпивает вино до дна и заканчивает – неожиданно трезво.) Ты права, я не в лучшей форме. Мэри-Лу. Почему ты не уезжаешь? Ник. Куда? Мэри-Лу. Куда угодно. В Индию, Камбоджу, Австралию... Как можно дальше от... Как это произносится? Ник. Народни Збрско. Мэри-Лу. ...От Народни Зыбрыско. Ник. Для меня "дальше" уже не существует. Мэри-Лу. Где-нибудь найдется. Ник. Только не для меня. Наступает момент, когда человеку больше не хочется убегать. Когда он уже сыт по горло. Мэри-Лу. И что он тогда делает? Ник. Лежит на кровати, пялится в потолок и ждет. Мэри-Лу. Чего? Ник. Когда найдут. Мэри-Лу. Но ведь тогда его убьют! Ник. Верно, но пока ему незачем убегать. Мэри-Лу. Он хочет умереть? Ник. Да ты что, он жить хочет. Мэри-Лу. Это какой-то парадокс. Ник. Это-то и позволяет надеяться. Пауза. С пристани доносится звук корабельной сирены. Мэри-Лу. Мне, наверное, уже пора идти? Ник. Это был первый гудок. Будет еще второй и третий. Мэри-Лу. Почему ты мне все это рассказал? Ник. Мне казалось, тебе было интересно. Мэри-Лу. Тебе не следовало этого делать. Ник. Три года одиночества. Я должен был с кем-нибудь поделиться. Мэри-Лу. ...И ты не боишься, что... Ник. ...Что теперь ты знаешь обо мне всё? Нет, не боюсь. Мэри-Лу. Испытываешь ко мне доверие? Ник. Я бы это иначе сформулировал. Мэри-Лу. Не доверяешь мне, но не боишься. Ник. Вот именно. Хоть ты и не ответила, работаешь ли на Интерпол. Мэри-Лу. А если работаю? Ник. Не работаешь. Интерпол вычеркнул меня из списка живых. Если тебя сюда и прислали, то не Интерпол. Мэри-Лу. Думаешь, кто-то другой? Ник. Есть только две возможности. Первая: ты туристка, случайно выслушавшая мою исповедь, и тогда мне нечего опасаться. Вот если бы ты была одинокой женщиной, жаждущей острых ощущений, – каких угодно, лишь бы в твоей жизни что-то происходило, – о! вот это другое дело. В таком случае даже наш с тобой гипотетический роман мог быть для меня опасен, потому что для тебя – если бы вдруг, по каким-то своим женским причинам, ты надумала меня шантажировать – он стал бы подарком судьбы. Но – ты не одинокая женщина. На пристани тебя поджидает ревнивый муж и в том, что касается сильных переживаний, ты всегда можешь на него рассчитывать. Впрочем, кто знает, возможно, его ревность оправданна. Ты слишком привлекательна, чтобы у него не возникало поводов для ревности. Из сказанного явствует, что в смысле развлечений ты можешь рассчитывать не на одного только мужа. Скорее, у тебя их столько, что ты сама не знаешь, что с ними делать. Мэри-Лу. Знаю. Ник. Догадываюсь. Мэри-Лу. ...И заблуждаешься. Я произвожу селекцию. Ник. Если учесть количество кандидатур, тоже, должно быть, хлопотное занятие. Мэри-Лу. Нисколько. Сейчас я объясню, почему. Ник. Не будем отвлекаться. Остается еще вторая возможность. Мэри-Лу (иронически, явно задетая нежеланием Ника отвлечься). Любопытно узнать, какая. Ник. А та, что эта самая твоя подруга вовсе не захватывала самолет "Люфтганзы" и, тем более, ее не судили в Мюнхене, хоть я и могу поверить, что она тренировалась в Бейруте, правда, не на том факультете, где обучался я. Во всяком случае, она сейчас не сидит в тюрьме, поскольку не была под судом, так как не захватывала самолета. Зато вполне возможно, что в данный момент она занята совершенно другим делом. Хочешь знать, каким? Мэри-Лу. Разумеется, хочу, ведь она была моей подругой. Ник. Она находится в Народним Збрско и осматривает музей. Мэри-Лу. Вот как? Что же из этого следует? Ник. Что ты, скорее всего, опоздаешь на корабль. Мэри-Лу. Потому что у меня нет часов? Ник. Потому что я тебя убью. Мэри-Лу (смеется). Скорее всего, ты не успеешь. Ник. Отчего же? У меня есть время. Мэри-Лу. Оттого, что я тебя опережу. Неужели ты допускаешь, что сюда могут прислать кого-то менее проворного, чем ты? Тебя же знают. Нет, Ник, я знаю, в чем ты меня подозреваешь, но не знаю, на каком основании. А паранойя – не основание. Ник. Тот человек на пристани мне известен. Мэри-Лу. Ты знаешь моего мужа? Ник. Не отклоняйся от темы. Не только антитеррористы располагали нашими картотеками. У нас тоже были картотеки антитеррористов. Мэри-Лу. И мой муж-антитеррорист подмигнул тебе с расстояния в пятьсот метров, чтобы предупредить, что его жена-террористка, то есть, в некотором смысле, твоя коллега, зашла в музей. Ник, ты и впрямь несколько утратил форму. Ник. Он не мог мне подмигнуть, поскольку не знает меня, хоть я его знаю. Именно для того я три года назад и подорвался на мине, чтобы мое досье, благодаря которому он меня знал, стало бесполезным. С тех пор, как я взлетел на воздух, я изменился до неузнаваемости. Мэри-Лу. В таком случае он подмигнул незнакомцу. Ник, ты еще в худшей форме, чем я предполагала. Ник. Твой муж, который сидит на пристани, никому не подмигивает, потому что никакой он тебе не муж. Мэри-Лу. А кто? Ник. Не знаю, кто твой муж, если он вообще существует, а если и существует, то неизвестно подмигивает ли, а если подмигивает, то я не представляю – кому. Зато уверен, что ты знаешь этого человека на пристани не хуже меня, и боишься его так же, как я его когда-то боялся. К тому же, этот человек не твой муж. Мэри-Лу. А зачем мне и тут еще врать? Ник. Чтобы иметь алиби. Мэри-Лу. Для чего? Думаешь, мне нужно алиби, чтобы посетить музей? Ник. Как туристке – нет. Но как туристке, которая боится человека на пристани – нужно. Мэри-Лу. Стало быть, по-твоему, мало того, что у меня нет мужа, так я вовсе и не туристка? Ник. Нет, не туристка. Мэри-Лу. Тогда что я здесь делаю? Ник. Выполняешь задание. Профессорам моей высшей школы теперь тоже нелегко меня узнать. Они меня знали в промежутке между тем, как я взлетел на воздух и моим дезертирством, и то недолго, ведь я удрал при первом удобном случае. А когда уже дезертировал, тоже не стал тянуть время и поспешил изменить внешность. Сейчас меня могут опознать, только прислав кого-нибудь, кто сумеет со мной познакомиться и завязать дружбу, хорошо бы – интимную, а лучше всего – совсем интимную. Следовательно, нужна женщина, хорошо бы – красивая, а лучше всего – очень красивая. Причем такая, которая попадает в музей случайно, то есть – в роли туристки. Муж, ожидающий на пристани – алиби непредвиденное, но действенное, дополнительно возникшее, благодаря твоей находчивости. Наши профессора могут тобой гордиться. Мэри-Лу. Великолепно, Ник, великолепно. Ты тоже можешь собой гордиться. Ник. Спасибо. Я – всего лишь скромный отчаявшийся человек. Мэри-Лу. Публика, которая тобой восхищается, просит перейти к финалу. А потом – только крики "браво", цветы и овация. Ник. Тебе мало того, что ты услышала? Мэри-Лу. Да. Расскажи еще, что делает в Народивом Зыбрыдиско мой муж, который мне не муж. Ник. Идет по следу террористки, которая идет по следу бывшего террориста разыскиваемого террористами с целью покарать его за дезертирство. Фальшивый муж, кстати, об этой цели ничего не знает, поскольку ничего не знает о бывшем террористе и, следовательно, о его дезертирстве. Мэри-Лу. Ну, тогда выйди на балкон, позови его, все ему расскажи и попроси, чтобы он взял тебя за ручку. Уверена, он тебе не откажет. Ник. Значит, ты признаешься? Мэри-Лу. В чем?.. Нет, я сдаюсь. Ник. Это означает, что ты призналась. Мэри-Лу. ...Это означает, что я ухожу. Я больше не в силах находиться в обществе параноика. С пристани доносится двукратная пароходная сирена. ...Тем более что мне пора возвращаться к мужу. (Берет с пола фотоаппарат и встает.) Ник. И ты думаешь, тебе это удастся? Мэри-Лу. Разумеется. Он меня ждет. Всегда ждал, и я всегда к нему возвращалась. Ник. На этот раз не дождется. Мэри-Лу. Почему? Ник. Потому что на этот раз ты не вернешься. Ни к нему, ни вообще куда бы то ни было. Пауза. Мэри-Лу. Рассмотрим имеющиеся возможности, Ник. Ты ведь очень любишь рассматривать разные возможности, правда? Это твоя страсть. По-видимому, единственная. Ник. Ближе к делу. Мэри-Лу. Возможность номер один: я агент и пришла, чтобы тебя ликвидировать. Но ты решил ликвидировать меня, прежде чем я осуществлю свои намерения. А ведь тебе нет нужды делать это собственноручно. Достаточно позволить мне уйти, а уж человек на пристани все сделает за тебя. Так я буду ликвидирована без твоего участия и безо всяких для тебя последствий. Верно? Ник. А вторая возможность? Мэри-Лу. Я всего лишь обычная туристка, и встретились мы случайно. Тогда с моей стороны тебе ничто не угрожает. Наш гипотетический роман, которого ты так опасался – и столь научно изложил мне эти свои опасения, не состоялся и никогда уже не состоится. Я все поняла, уйду, вернусь к мужу и исчезну. Ни в первом, ни во втором случае ты, разрешая мне уйти, ничем не рискуешь и ничего не теряешь. А в первом случае можешь даже выиграть. Ник. В первом – возможно, но не во втором. Мэри-Лу. Почему же? Ник (встает). Если правда, что ты обыкновенная туристка и на пристани тебя ожидает муж, то правда и то, что твой муж работает в Эм дробь шестнадцать. Мэри-Лу. Это еще что такое? Ник. Неофициальный Специальный отдел в Департаменте по делам Ближнего Востока. Занимается ликвидацией террористов без всяких арестов, судов и всяких там прав человека. Официально подчиняется Министерству иностранных дел. Неофициально – кое-кому другому. Мэри-Лу. Я знаю, что он работает в министерстве, но не знала, что в Эм дробь шестнадцать. Я его делами не интересуюсь, а он меня в них не посвящает. Особенно, когда мы в отпуске. Ник. Все равно. Возможность номер два может для меня оказаться небезопасной. Мэри-Лу. Боишься, что я расскажу ему о тебе? Ник. А где гарантия, что ты этого не сделаешь? Мэри-Лу. Гарантия в том, что ревнивому мужу не рассказывают о человеке, с которым проводишь полдня в двусмысленной ситуации. Ник. Для меня это не гарантия. Мэри-Лу. Мое терпение на пределе, Ник. Ты начинаешь мне надоедать, а я как раз этого хотела бы избежать. До сих пор мне с тобой ни секунды не было скучно. Несмотря ни на что, я прекрасно провела с тобой время, и мне хотелось бы сохранить о тебе только приятные воспоминания. Гарантии? Неужели я похожа на человека, от которого требуют гарантий? Я женщина, Ник. Пока ты силился разобраться, где я говорю правду и где лгу, между нами все было так, как обычно бывает между мужчиной и женщиной. Я прощала твою извечную мужскую озабоченность из-за пустяков, меня это даже трогало. Все это принадлежало нам и нас связывало, мы были вместе в одном повествовании. Но сейчас ты перешел на монолог и выкинул меня из текста. И что бы ты в дальнейшем ни делал со своей жизнью, меня в ней уже не будет. Ник. Обиделась? Мэри-Лу. Идиот. Ник. Что плохого в том, что я спросил о гарантиях? Мэри-Лу. Хочешь получить гарантию, что я перестану о тебе думать? (Отбрасывает фотоаппарат.) Пожалуйста, нет ничего проще. (Приближается к нему, останавливается и смотрит ему в глаза.) Убей меня. Пауза. Ну, чего же ты ждешь... Ликвидируй, ты же хотел. Ник обнимает ее – все крепче, поскольку она ему отвечает полной и страстной взаимностью. Происходит сцена, которая в терминологии "корриды", ошибочно переводимой как "бой быков", называется "El momento de la verdad", то есть – "момент истины". И лишь благодаря решительному сопротивлению Мэри-Лу, которое стоит ей немалых усилий, сцена остается незавершенной. Ник. Останешься? Мэри-Лу. Нет. Ник. Останься. Мэри-Лу. Зачем? Ник. Но ведь... Пауза. Мэри-Лу. Сам не знаешь? Пауза. Спасибо, это тоже ответ. А теперь докажи, что ты джентльмен и подай мне шляпу. Ник – мужчина, испытавший облегчение оттого, что ему уже не нужно отвечать на "главный" вопрос женщины, а всего лишь выполнить ее поручение практического свойства, – с готовностью поднимает с пола соломенную шляпу, потом фотоаппарат и несет к ней оба предмета. Подает ей шляпу. Мэри-Лу надевает шляпу, не обращая внимания на аппарат. И только когда Ник протягивает ей аппарат, она машинально его берет. Ник – мужчина, чувствующий за собой вину, поскольку не ответил на "главный" вопрос, – стремится теперь проявить по отношению к женщине как можно больше внимания, втайне надеясь, что при случае это, возможно, к чему-нибудь и приведет, и не все еще потеряно. Чем приводит женщину в бешенство. Ник. Ты не боишься? Мэри-Лу. Чего? Ник. Возвращаться. Мэри-Лу. Куда? Ник. К нему. Мэри-Лу. К кому? Ник. Ну, к твоему мужу! Мэри-Лу. И что... Ник. ...Я спрашиваю, не боишься ли ты к нему возвращаться. Мэри-Лу. А почему я должна бояться? Ник. Да ведь он психопат! Мэри-Лу. В самом деле? Ник. Он терзает тебя, преследует, бьет... Тиран и мучитель. Скотина! Мэри-Лу. А почему тебя это интересует? Ник. Я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Мэри-Лу. Как мило, что ты обо мне беспокоишься. Если хочешь, пойдем вместе. Ник. Вместе? Мэри-Лу. Да, вместе. Ты меня проводишь и защитишь от него. Ник. Это только ухудшит твое положение. Он рассвирепеет, когда меня увидит. Мэри-Лу. Тогда дай мне ключи, я переночую внизу. Ник. Не имеет смысла. Когда он поймет, что ты не вернулась, начнутся поиски. Мэри-Лу. Может, у тебя есть другая идея? Ник. Нет, но мы могли бы вместе подумать. Мэри-Лу. Спасибо, мой рыцарь, но не стоит обо мне волноваться. Ничего со мной не случится. Ник. Но ведь он изверг! Мэри-Лу. Мой муж – самый мягкий человек из всех, кого я знаю. Ник. Он? Этот киллер из Эм шестнадцать? Мягкий? Мэри-Лу. Со мной он добр. А как поступает с террористами, мне плевать. Террористы меня не интересуют. Ник. Но ведь ты плакала! Мэри-Лу. Что-то не припомню. Ник. Плакала! Здесь, на моих глазах! Боялась, что он тебя убьет. Мэри-Лу. Запомни, наконец, Ник: женщины способны изобразить все, что только захотят, если им это для чего-нибудь нужно. Я не исключение и делаю это очень неплохо. Ник. О, да! Весьма хорошо. Мэри-Лу. Тебе стоило бы еще поучиться, чем носиться по пустыне с "калашниковым". Ник. Значит, все, что ты о нем рассказала – вранье? Мэри-Лу. Все. За исключением того, что я с ним поссорилась. Ник. Хоть что-то. Мэри-Лу. Не спеши радоваться. Поссорилась с ним я, а не он со мной. Сам он никогда со мной не ссорится. Ник. А из-за чего у вас началось? Мэри-Лу. Не у нас, а у меня. Он хочет постоянно быть со мной, а мне иногда хочется побыть одной. И сегодня был как раз такой день. Я могла бы с ним договориться, но это ведь тоже зависимость, для этого нужны двое. Мне же временами хочется просто побыть одной, без всяких договоренностей. И я еще не встречала мужчины, который бы это понимал. Ник. И потому ты убежала? Мэри-Лу. К сожалению. Ник. Почему, к сожалению? Мэри-Лу. Мне его жаль. Он огорчился, не застав меня перед баром. Ник. Еще повезло, что перед баром. Мог сразу же выпить. Мэри-Лу. И мне было неприятно. Но это сильнее меня. Просто я должна время от времени побыть одна. Ник. Чтобы встречаться с такими, как я? Мэри-Лу. Не будь глупцом, Ник. Не прикидывайся мужчиной, который убежден, что все мы нимфоманки. Или становимся ими, как только на горизонте появляется "он". Встреча с тобой – случайность. Не могла же я знать, что о "Гостях Авраама" мне расскажешь именно ты. Ник. И он тебя не ревнует? Мэри-Лу. Ревнует, но не подает виду. Ник. Почему? Мэри-Лу. Потому что любит меня. Ник. Ты ему изменяешь? Мэри-Лу. В общем, нет, потому что не имею серьезных оснований. Во всяком случае, до сих пор не имела. Ник. А несерьезные? Мэри-Лу. Случаются. Ник. И как он реагирует? Мэри-Лу. Понимает меня и прощает. Ник. Счастливчик. Даже сейчас ему повезло больше моего. От него ты убежала, а меня обманула. Мэри-Лу. Ты бы предпочел, чтобы было наоборот? Ник. Сыграла со мной комедию. Мэри-Лу. Это вовсе не значит, что я тебя обманула. Ник. Врала, что несчастлива с ним. Мэри-Лу. Потому что нуждалась в тебе. А это не было обманом. Ник. Зато теперь уже не нуждаешься. Мэри-Лу. Нуждаюсь. К сожалению. Ник. Опять – к сожалению. Мэри-Лу. Ничего не могу поделать. Я в тебе нуждаюсь и, что еще хуже, никогда не перестану нуждаться. Пауза. Ник. Ты... ты вернешься ко мне? Мэри-Лу (очень устало). Не знаю, Ник. Это зависит не только от меня. Ник. От кого же? Ага, разумеется, от мужа. Мэри-Лу. Еще минуту назад твоя ревность порадовала бы меня. А сейчас мне только грустно. Третья сирена парохода, троекратная. Я уже должна идти. Ник. Прежде, чем уйдешь... Мэри-Лу (с оживлением). Хочешь мне что-то сказать? Ник. Только кой о чем спросить. Мэри-Лу (ее оживление длилось всего пять секунд). А-а, если только спросить... (Отворачивается и направляется к выходу.) Ник. Если твой муж столь добр, столь терпим, готов тебе все простить... Мэри-Лу (остановившись). То что? Ник. ...То ты, следовательно, можешь рассказать ему обо мне, не опасаясь, что он тебя приревнует. Пауза. Мэри-Лу (обернувшись и глядя ему в глаза). Могу. Ник. Всё? Мэри-Лу. Всё. Ник. И расскажешь? Мэри-Лу. Возможно. Ник. Значит ли это, что у меня нет никакой гарантии? Мэри-Лу. Никакой. Пауза. Ник. У меня к тебе просьба. Мэри-Лу (возвращаясь к нему, оживленно). Какая? Ник. Отдай мне мое фото. Мэри-Лу (по-прежнему с оживлением, но уже совсем другого характера). Ну, разумеется! Зачем тебе не спать по ночам и потеть от страха. Мне оно ни к чему. (Отдает ему камеру.) Ник. Только негатив. (Намеревается вынуть пленку из камеры.) Мэри-Лу. Нет, нет, не нужно, оставь себе все. То был первый снимок, который я сделала в... Как, собственно, называется эта местность? Ник. Народни Збрско. Мэри-Лу. ...В Народоне Зыбрыско, и хочу, чтобы он был последним. Ник. Я очень сожалею... Мэри-Лу. Ничего страшного. Ник. Я... Мэри-Лу (прикрывает ему рот ладонью). Тсс... Знаю, что ты хотел сказать. Ты хотел сказать: "Не знаю, что и сказать". Не говори этого. (Отнимает ладонь от его рта.) И, прежде всего, не провожай меня. (Идет к выходу, останавливается.) Да, и еще одно. Не стреляй мне в спину, когда я дойду до пристани. Окликни меня, и я обернусь. Смогу еще раз тебя увидеть. Да и для тебя это не лишнее. Иначе никогда уже не увидишь моего лица, – это твой последний шанс. Ты же никогда его не видел, ты – великий снайпер. (Выходит.) Пауза. Ник (бежит к выходу, останавливается). Мэри-Лу! Пауза. Ник возвращается на середину сцены. Останавливается. (Тихо, про себя.) Мэри-Лу... Замечает колокольчик, оставленный на полу. Кладет камеру на пол и берет колокольчик. Подносит его к уху, наклоняет голову и прислушивается, как бы желая услышать шум моря в пустой раковине. Не услышав, несколько раз позванивает, раз за разом ударяя язычком о колокольчик, тихо и деликатно. Ставит колокольчик на пол. Ложится на кровать. Лежит на спине, заложив руки под голову. Смотрит на часы на запястье. Встает. Опускается на колени рядом с кроватью и достает из-под кровати продолговатый, черный футляр. Открывает его. Достает из футляра винтовку типа "маузер" с оптическим прицелом. Поднимается с колен. Идет на середину сцены, останавливается и взводит затвор винтовки. Затем смотрит на часы. С винтовкой в правой руке, с часами на запястье левой и теперь уже не спуская взгляда с часов – ждет. Пауза. Идет к авансцене до самого края сцены, останавливается и смотрит в одну точку над головами зрителей. Поднимает винтовку к глазу, целится долго и старательно. Пауза. Внезапная темнота, одновременно раздается грохот выстрела. Неборов, июль и октябрь 1998 От автора: Пьеса "Прекрасный вид" была написана по заказу варшавского театра "Вспулчесны". Работа над ней велась в Неборове, в бывшем дворце князей Радзивиллов, ныне филиале Национального музея. Хозяевам и всем сотрудникам Неборова, как нынешним, так и теням прежних, я низко кланяюсь и благодарю за гостеприимство и заботу. СМ