Игорь Чувилин:  Шахтерское танго

     Когда на рынке в шахтерском поселке у станции Никитовка какой-то немой продавал раскрашенные фотографии Сталина, красавиц и райских уголков, из каждого репродуктора доносилось, что в парке Чаир распускаются розы, а китчевые коврики с лебедями у пруда и обнаженными купальщицами украшали комнаты в бараках, Аркадий Петров только начинал жить. В эпоху развитого социализма скромное цветение в дендрологическом парке Чаир, что в Крыму, уже было недостаточным, из динамиков рассказывалось про тысячи тонн пшеницы, а голосом Аллы Пугачевой – про миллионы роз. Производственные объединения предлагали женщинам страны «перламутровые тени для век различных оттенков», и Аркадий Петров был уже художником.
     Перед его первой персональной выставкой в зале на улице Вавилова, по воспоминаниям автора, приходили «какие-то тетки с авоськами» (они же – представительницы инстанций), которые отбирали работы. «А вот эта обнаженная какая-то наглая», – говорили тетки. Петров за ночь пририсовывал обнаженной трусы. На следующий день комиссия констатировала, что бесстыжая стала еще нахальней, и благополучно снимала ее со стены. Потом почти все снятые с той выставки работы оказались в Русском музее. Да что говорить, уже в конце 1980-х Аркадий Петров стал известным художником. Как раз тогда, когда рухнул весь, казалось бы, прочно устроенный мир с эстрадными песнями в репродукторах, серой жизнью, украшенной курортными розами, кумачовыми лозунгами и всем, что к этому прилагалось. В Москве прошли торги Sotheby’s, и картины Петрова хорошо продавались. Звали в Америку, показывали по всему миру, в качестве куратора Петровым занимался Олег Кулик, будущий человек-собака, «озверевший» уже после.
 

     В Петрове было много экзотики. Во-первых, манера – будто бы наивная, неумелая и неправильная живопись, сродни раскрашенным коврикам из детства художника. Во-вторых, образы – советские архетипы. «Я перелопатил тысячи, а может, десятки тысяч фотографий. Когда в одном человеке соединяется все самое типичное для людей его времени, получается сильный образ», – говорит художник. Некоторые зрители потом «узнавали» в собирательных портретах Петрова своих бабушек и дедушек – настолько точно был выбран тип «простого советского человека». Удивительно, как безошибочно узнается время – Петров очень внимателен к типичным деталям, таким как прическа, костюм, посадка головы, улыбка. Почему-то сразу понятно, какой его герой из 30-х, а какой из 50-х годов. Персонажи помещены в райское великолепие рисованных фотографических задников, как в старых фотостудиях: они изображаются в окружении пальм или на фоне Спасской башни, среди крупных цветов или под реактивными истребителями со звездами на крыльях. Совмещение сладостной мечты, казенщины и убожества в образах художника было настолько совершенным и даже органичным, что картины Петрова как-то сразу были приняты соотечественниками – в качестве достоверного отображения советского мини-космоса, а также иностранцами – в качестве русского поп-арта.
 

     Странным образом ностальгия по советским временам началась, когда СССР был еще жив. В самом конце 80-х советский андерграундный аналог западного поп-арта, то есть то, что называют соц-артом, был в наивысшей точке своего подъема. Детальный художественный анализ советской жизни будто бы торопился случиться до того, как начнется по-настоящему новая жизнь. Петров со своим самобытным продуктом попадал на самый гребень волны. С одной стороны – несомненная ирония, довольно безжалостная по отношению к советскому миру и его мифам. С другой – чрезвычайно нежное, теплое отношение к некрасивым персонажам с плоскими мечтами. «Как я могу над ними смеяться? Как я могу смеяться над своей матерью, например?» – говорит художник. А по поводу любви к некрасивым лицам объясняет, что красивые люди, дескать, обласканы вниманием, а некрасивые, даже уродливые – душевнее и лучше.
     Женщины у Петрова двух типов – красавицы и просто. Красавицы – это отголосок раскрашенных фотографий кинозвезд, продававшихся вперемешку с порнографическими карточками на рынке в шахтерском поселке Донбасса. Они – мечта. Как Алла Пугачева, портрет которой в исполнении Петрова наделал когда-то много шума. Они такие, какими воспринимаются в подростковом возрасте, когда, по словам художника, «тревожно поднять глаза на женщин. Они все красивые и очень тянут к себе».
 

     Есть у Петрова произведение с замечательным названием «Три девушки и красавица». Стоят три одетые, самые обыкновенные, и одна – с золотыми волосами и обнаженная – ничем на самом деле не отличающаяся от других, но дерзкой своей наготой и золотом волос против пепельных, неярких, как в жизни, причесок подруг намекающая на полную свою нереальность. Разве бродят такие золотоволосые и нагие по грешной земле?
     Когда работы Аркадия Петрова обрели успех у западного зрителя, заморские галеристы стали давать всяческие полезные советы живописцу – про то, как удержаться на пике славы. О том, что манеру надо выдерживать узнаваемой, образы – актуально-ностальгическими и т. д. Лучше бы они этого не говорили, потому что Петров сделал все наоборот. Все эти советские лица, школьницы с портретом Сталина, цветочки-розочки и строки популярного танго были для него чем-то внутренне близким, важным. Духовой оркестр играл в небольшом парке между двух шахт, это было в донбасском детстве Аркадия Петрова, и парк этот был зеленый, цветущий, а все вокруг – покрыто серой пылью.
 

     На заказ не получилось. Петров, как и раньше, пошел своей дорогой, экспериментируя с клеенкой в качестве основы, с плотностью наложения краски, с новыми образами, более мрачными и фантасмагорическими, чем знаменитые его «Приветы из Сочи», красавицы и райские кущи советского образца. Период, когда творчество Аркадия Петрова было в русле семидесятнической рефлексии с карнавальным духом, ярко выраженной также в искусстве Татьяны Назаренко и Натальи Нестеровой, окончился в тот самый момент, когда скончался питавший его миф и репродукторы на столбах запнулись: что петь дальше?