ЛИТЕРАТУРА

Роберт Льюис Стивенсон

Роберт Льюис СТИВЕНСОН. Досужий разговор о романе Дюма [отрывок] Книгам, которые мы чаще всего перечитываем, не обязательно отданы наши самые светлые восторги, мы предпочитаем их другим в силу самых разных причин, как в жизни почему-то отдаем предпочтение одним друзьям перед другими. Один-два романа Скотта, Шекспир, Мольер, Монтень, «Эгоист» Дж. Мередита и «Виконт де Бражелон» составляют кружок моих задушевных друзей. Своей шестерке, сколь ни разнородна она по составу, я верен всю жизнь и рассчитываю сохранить верность до гроба. Я не читал Монтеня от корки до корки, но мне не по себе, если я долго не заглядываю в него, я испытываю восхищение от прочитанного всегда, как впервые. Мне трудно сказать, сколько раз я перечитывал «Гая Мэннеринга», «Роб Роя» или «Редгонтлета», поскольку читать их я начал очень рано. «Эгоиста» же я читал четыре или пять раз, а «Виконта де Бражелона» – пять, если не все шесть. Люди с другими привязанностями, возможно, будут озадачены, что в нашей скоротечной жизни я уделил столь много времени произведению столь малоизвестному, как названное последним… Прочел я роман впервые в одном из тех пиратских изданий, которыми в ту пору наводнял книжный рынок Брюссель… Следующий раз я читал роман в своем пентлендском затворничестве, зимой. Проведя обычно день в обществе пастуха, я возвращался засветло, меня приветливо встречали у порога, преданная собака сломя голову уносилась по лестнице за моими домашними туфлями; подсев к очагу, я зажигал лампу и проводил в одиночестве долгий тихий вечер. Впрочем, отчего же я называю его тихим, когда в его течение врывались стук копыт, ружейный треск и словесная перепалка? И пребывал я не в одиночестве, обзаведясь столькими друзьями. Я вставал от книги, отбрасывал шторы, смотрел в шотландский сад, расчерченный квадратами снега и сверкающего остролиста, на белые холмы, посеребренные зимней луной. А потом снова уводил глаза к той многолюдной и солнечной панораме жизни, где так легко забыться, забыть тревоги и окружение: здесь совсем городская суета, свет рампы выхватывает достопамятные лица, слух упивается восхитительной речью. Нити этой эпопеи я тянул за собою в постель, просыпался, держа их в руках, с восторгом погружался в книгу за завтраком и с болью откладывал потом ради собственных дел, ибо никакая часть света не может так прельстить меня, как эти страницы, и даже мои собственные друзья для меня менее осязаемы и, боюсь, менее любимы, чем д’Артаньян. С тех пор я то и дело брал любимую книгу и читал с любого места, а сейчас я опять кончил читать ее с начала до конца – в пятый раз, с вашего позволения, – испытав еще большую радость, чем прежде, и более осмысленный восторг. Возможно, я проникся к ней неким чувством собственника – ведь я совершенно свой человек во всех шести томах…