А.И. Маркушевич
Библиотека ученого
[ Наука и жизнь. 1972. № 5. С. 38–43 ]
Сердце девушки, вываренное в йоде,
Окаменелый обломок позапрошлого лета,
И еще на булавке что-то вроде
Засушенного хвоста небольшой кометы.
Так изображал атрибуты ученого молодой Маяковский в своем сатирическом «Гимне ученому» (1915). Каждый согласится, однако, что подобные предметы приличествуют скорей алхимической лаборатории XVI в., чем кабинету ученого нового времени. Портретисты и театральные постановщики обычно изображают ученого в окружении книг, на фоне его библиотеки. И они глубоко правы, поступая таким образом. Библиотека, независимо от специальности ученого, является его лабораторией. В ней он черпает необходимые для работы сведения, в ней встречает суждения, которые либо подтверждают правильность хода его мысли, либо, что не менее важно, вызывают потребность возражать, спорить и бороться. Библиотека позволяет также преодолевать односторонность ученого, почти неизбежно вызываемую углубленным изучением избранной темы, она как бы стократно расширяет вместимость его разума, становится прямым продолжением его физического и духовного существа.
Но из каких книг состоит эта библиотека, какую роль играет она в творчестве его владельца, в его жизни? Ответ на эти вопросы служил бы драгоценным добавлением к биографии ученого, часто, быть может, более содержательным, чем сама биография.
К сожалению, в большинстве случаев, поскольку речь идет о прошлом, мы не только не имеем точных сведений о составе личных библиотек выдающихся ученых, но не знаем даже и того, обладали ли эти ученые сколько-нибудь значительными библиотеками. История сохранила немало имен знаменитых библиофилов, обычно людей широкообразованных, но ученых в подлинном смысле этого слова среди них обнаруживается не так-то много. Воспользуемся, например, данными книговедческой энциклопедии, изданной в середине нашего века[1]. Среди 146 наиболее известных библиофилов всех времени народов мы обнаруживаем лишь 7 ученых (правда, в их число входят Аристотель, Петрарка и Эразм Роттердамский). Подавляющее большинство прославленных библиофилов это короли и аристократы, князья церкви и богачи. Их библиотеки выделялись не только значительным общим числом собранных рукописей и книг, но и обилием редчайших и ценнейших экземпляров, нередко исполненных на пергамене, украшенных великолепными миниатюрами (в печатных книгах их вытеснили гравюры), облаченных в драгоценные переплеты. Подобные экземпляры, стоившие целого состояния, лишь случайно становились достоянием ученого, как, впрочем, не слишком баловала его судьба и заурядными рукописями, также стоившими довольно дорого. Конечно, бывали и исключения. Так, профессор теологии Краковского университета Ян Домбрувка (умер в 1472 г.), девять раз избиравшийся ректором, оставил библиотеку, содержавшую более 100 рукописей. В ней были «Энеида» Вергилия, трактаты Цицерона, «Диалоги» Платона, «Метаморфозы» Овидия, «Логика» Аристотеля. Некоторые рукописи представляли настоящие произведения книжного искусства, например «Дигесты» Юстиниана с миниатюрами мастера из Болоньи или Библия XIII в., орнаментированная французскими мастерами[2]. Если же рассматривать проблему в целом, то понадобилось изобретение и повсеместное распространение книгопечатания, прежде чем книги, доступные по цене и представленные в достаточно широком и разнообразном ассортименте, начали в возрастающих количествах проникать в скромные жилища ученых.
При знакомстве с библиотекой ученого на первый план выступает отнюдь не редкость и ценность составляющих ее книг, а культурно-историческая и научная, а вместе с тем и личная сторона дела: тематика основных отделов библиотеки, подбор книг и авторов, методы работы и обращения с книгой ее владельца, его отношение к содержанию книги, выражающееся в надписях на титульном листе, выделении частей текста, замечаниях на полях (маргиналиях) и т.п. Короче говоря, книги привлекают нас здесь не сами по себе, а главным образом в отношениях к их хозяину.
Чем дальше в глубь веков, тем короче и отрывистее сведения о библиотеках ученых. Мы знаем, например, что знаменитый химик Роберт Бойль (16271691) обладал значительной библиотекой. К сожалению, она была распродана уже через год после его смерти. Сохранились лишь сведения о числе книг того или иного формата: 330 книг в пол-листа (фолианты), 801 в четверть листа, 2440 в восьмую и двенадцатую долю листа. До сравнительно недавнего времени сведения о библиотеке Ньютона (16421727) носили такой же характер. В инвентарном списке имущества, оставшегося после Ньютона, значились 362 фолианта, 477 книг в четверть листа, 1057 в восьмую долю листа и «...около сотни фунтов брошюр и негодных книг». Лишь в нашем веке одному из биографов Ньютона[3] удалось проследить судьбу и восстановить состав его библиотеки, казалось бы, полностью исчезнувшей. Выяснилось, что она в год смерти Ньютона была целиком продана в одни руки. Покупатель подарил ее сыну ректору одной из духовных школ вблизи Оксфорда, а тот аккуратно наклеил на каждую книгу свой экслибрис. После его смерти библиотека досталась его преемнику на ректорском посту, который столь же аккуратно наклеил свои экслибрисы поверх прежних. Его заслугой, облегчившей труд позднейшего исследователя, было составление и издание полного каталога библиотеки с указанием цены каждой книги (1760). Почти два века после кончины Ньютона его библиотека оставалась на территории Англии. Хранители и не знали, чью библиотеку они берегут. По этой причине часть библиотеки в начале 20-х годов нашего века была с легким сердцем продана с аукциона в США. Лишь после этого была раскрыта истина, и началось тщательное изучение состава библиотеки великого ученого. В части, оставшейся в Англии, обнаружено значительное число произведений античных авторов на латинском и греческом языках, французских книг и описаний путешествий.
Исключительная роль Дидро и Вольтера во всем «веке просвещения» оправдывает наше внимание к их библиотекам, хотя их владельцы и не были учеными в строгом смысле этого слова. Известно, что та и другая библиотека были приобретены Екатериной II, которая за один этот акт была причислена историками библиофильства к сонму выдающихся библиофилов. Коронованная любительница книг проявила немалую по тем временам щедрость. Дидро, помимо оплаты стоимости его книг, была установлена пожизненная пенсия хранителя его библиотеки тысяча ливров в год (размер пенсии члена Парижской академии наук того времени) и выплачена за 50 лет вперед. Наследница Вольтера его племянница и спутница жизни мадам Дени получила от Екатерины «сто тридцать пять тысяч триста девяносто восемь ливров четыре су шесть денье», как она пунктуально проставила в своей расписке, заканчивающейся заявлением, что теперь она берет на себя смелость преподнести императрице в дар библиотеку своего покойного дяди. Судьбы библиотек Дидро и Вольтера сложились по-разному. После смерти Екатерины хранители нашли, что среди книг Дидро (а их было около 3 тысяч) «нет ни одного замечательного экземпляра, никакой выдающейся особенности», засвидетельствовав тем самым полное непонимание того, чем дорога для потомков библиотека выдающегося мыслителя. В результате книги поступили в общий фонд Эрмитажной библиотеки и смешались там с другими книгами. В настоящее время лишь в отношении немногих отдельных экземпляров можно судить об их принадлежности к библиотеке самого Дидро. Напротив, библиотека Вольтера являет собой счастливый и, к сожалению, крайне редкий пример собрания, полностью сохранившего свой первоначальный состав и вид. В 1961 г. Академия наук СССР совместно с Государственной публичной библиотекой им. М.Е. Салтыкова-Щедрина издала под редакцией академика М.П. Алексеева объемистый каталог библиотеки Вольтера, насчитывающей 6314 томов (включая и рукописи). Примерно на половине всех книг имеются пометы Вольтера: замечания на титульном листе, оценивающие автора или его произведение, многочисленные записи на полях, отчеркивания, кусочки бумаги, приклеенные слюной к заинтересовавшему месту, загибания углов, закладки всего издатели каталога проследили до 17 различных типов таких помет.
В настоящее время Государственная публичная библиотека им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, в которой хранится драгоценное собрание, совместно с Академией наук ГДР готовят многотомное издание, где будут полностью приведены все места из книг, так или иначе выделенных Вольтером, вместе с воспроизведением самих помет. За упомянутыми здесь изданиями стоит многолетняя кропотливая работа многих людей, требовавшая от них большой любви к делу и обширных знаний. И все же в случае библиотеки Вольтера положение исследователя исключительно выгодно. В самом деле, он видит и осязает каждую книгу библиотеки в той конкретной форме, в какой ее видел и осязал сам Вольтер. А как он должен поступить, когда библиотека ученого не дошла до нас? Какие задачи здесь можно ставить, какими средствами их решить? Мы остановимся на двух примерах, представляющихся нам поучительными.
В первом из них пойдет речь о ныне забытом sic transit gloria mundi[4] французском физике XVIII в. де Мэране (Jean-Jacques Dortous de Mairan, 16781771) [5]. Современный исследователь[6], также француз, пытается путем анализа состава библиотеки де Мэрана обнаружить характерные черты мировоззрения, культурных запросов и вкусов значительной группы людей, к которой по своему происхождению и положению в обществе принадлежал владелец библиотеки. О самом составе он судит по уцелевшему экземпляру каталога, составленного по случаю распродажи библиотеки. Когда-то имя де Мэрана было широко известно: он состоял членом Парижской академии наук и ее непременным секретарем, членом Французской академии (одним из 40 «бессмертных»), почетным иностранным членом Петербургской Академии наук и многих других академий и научных обществ Европы. Старый его биограф сообщает, что де Мэран был не только ученым-физиком: он владел теорией музыки, хорошо играл на многих инструментах, проявлял художественный вкус в суждениях о живописи и скульптуре, был весьма эрудирован в вопросах хронологии и античной культуры и, подобно Фенелону своему непосредственному предшественнику на посту секретаря академии, обладал даром украшать изяществом стиля наиболее абстрактные теории. Его библиотека, состоявшая из 3400 томов, разделила печальную судьбу библиотек многих других ученых: она была пущена с торгов уже через полгода после смерти владельца. Счастье, что книжная лавка, взявшая на себя продажу книг, издала каталог почти на 200 страницах, один экземпляр которого дошел до наших дней. Впрочем, тот, кому случалось держать в руках эти старинные каталоги, где сведения о книге ограничиваются именем автора, названием (часто сокращенным) и указанием формата, знает, насколько это скудный и не вполне точный источник. Исследователю пришлось проявить немало остроумия и изобретательности, добавить все, что давала биография и сохранившаяся переписка де Мэрана, чтобы прийти к выводам, которые мы здесь вкратце передаем.
Доходы де Мэрана определялись его научными занятиями. Его старший современник, богатый и независимый Монтескье, владелец родового замка, великолепной библиотеки и обширных виноградников, говорил с сознанием своего социального превосходства: «Для Реомюров и Мэранов естественные науки примерно то же, что для субарендатора земельный участок». Затрачивая в среднем шестую часть своего ежегодного дохода, превышавшего 2 тысячи ливров, де Мэран сумел за 60 лет научной деятельности составить библиотеку, оцененную при продаже в 18 тысяч ливров. В ней примечательным образом сочетались науки старого и нового времени. Книги, изданные до 1700 г. и после 1700 г., были количественно представлены почти одинаково: соответственно 47 и 53 %. Если еще в XVII в. в ученых библиотеках преобладали латинские и греческие книги, то здесь книг на латинском языке было только 38 %, а греческих лишь 1,5%. Интересно отметить, как уменьшается в библиотеке де Мэрана число латинских книг в зависимости от даты издания: почти три четверти его латинских книг изданы до 1700 г. Естественно, что следующее место за латинскими книгами в библиотеке занимают французские, затем идут итальянские и английские. География мест издания книг достаточно широка. Здесь, помимо французских городов, все крупные академические, университетские или издательские центры Европы: Амстердам, Лейден, Гаага, Роттердам, Венеция, Рим, Болонья, Неаполь, Флоренция, Парма, Модена, Палермо, Базель, Цюрих, Кельн, Франкфурт, Вена, Нюрнберг, Берлин, Тюбинген, Лейпциг, Иена, Магдебург, Лондон, Оксфорд, Кембридж, Эдинбург, Глазго, Санкт-Петербург, Прага и т.д. Две трети всех книг это труды по физике, астрономии, математике, естествознанию, архитектуре и техническим вопросам (ремеслам). Среди них творения античных и арабских авторов: Евклида, Архимеда, Аполлония, Птолемея, Плиния, Галена, Гиппократа, Авиценны; классиков европейской науки: Коперника, Тартапьи, Кардана, Амбру аза Паре, Виета, Тихо Браге, Кеплера, Бэкона, Галилея, Декарта, Гассенди, Гюйгенса, Мальпиги, Ньютона; из современников: Эйлера, Клеро, Даламбера, Линнея, Бюффона и других. Этот подбор авторов свидетельствует о превосходном научном чутье и вкусе владельца библиотеки. Немалое место занимают справочные издания: «Энциклопедия» Даламбера и Дидро, академический «Словарь искусств и ремесел», свыше сотни больших языковых словарей и грамматик различных языков. Периодика охватывает все важнейшие европейские издания того времени, включая 93 тома «Журналь де Саван» (16651770). В библиотеке представлены философы и моралисты, «либертины» XVII в. и просветители XVIII в., а также художественные произведения Данте, Ариосто, Тассо, Сервантеса, Мольера, Корнеля, Лафонтена, Буало, Сервантеса, Скаррона, Фенелона, Прево, Мариво, Монтескье, Руссо, Гольдони, Лессинга, Геснера и др.
Мы задержались так подробно на библиотеке де Мэрана потому, что на этом примере выступают почти все черты, характерные для библиотеки ученого нового времени: в ее основе не лежит обычно какое-либо собрание, полученное по наследству; она составляется постепенно, на средства, получаемые ученым от его занятий; общее число названий достигает нескольких тысяч; в ней выделяется ядро центральная часть, отвечающая непосредственным научным интересам владельца; в нее входят не только современные, но и классические научные произведения; она многоязычна и содержит в себе оригинальные тексты научных работ (наряду с возможными переводами); в ней представлена научная периодика (чем ближе к нашему времени, тем больше становится этот отдел; в наши дни центральное место в нем и по значению и по объему занимают реферативные журналы); она располагает развитым справочным аппаратом; помимо основного ядра в нее входит также более или менее обширная часть, отвечающая духовным запросам владельца, выходящим за пределы основной специальности. Добавим еще одну важную характеристику библиотеки ученого: наиболее капитальные труды входят в нее в нескольких различных изданиях, отличающихся одно от другого своей полнотой, редакцией текста, комментариями, языком (подлинник и различные переводы). Благодаря этому владелец может овладеть их содержанием с наибольшим возможным проникновением и глубиной. Той же цели служит и подбор критической или полемической литературы, вызванной изучаемым трудом. Так, например, в библиотеке де Мэрана «Начала» Евклида имелись в 8 изданиях (одно в английском переводе), труды Архимеда в 6, «Конические сечения» Аполлония в 5, «Новая астрономия» Кеплера в 3, «Оптика» Ньютона в 6 изданиях, из которых одно на английском, два на французском и три на латинском, и т.п. Важнейшее произведение Ньютона «Математические начала натуральной философии» было представлено у него семью различными изданиями, к которым присоединялись популярные изложения: Альгаротти «Ньютониазм для дам» (на итальянском языке) и Вольтера «Основы философии Ньютона», а также разного вида полемические сочинения, где либо опровергалось учение Ньютона, либо опровергались сами эти опровержения.
Второй пример, который мы здесь приведем, также имеет принципиальное значение. Речь пойдет о библиотеке ученого, от которой не осталось ни самих книг, ни полного их списка (такового, по всей вероятности, и не существовало). С подобным положением мы встречаемся в случае М.В.Ломоносова, удивительного русского самородка XVIII в., многостороннего ученого и поэта, о котором Пушкин сказал, что он сам был первым нашим университетом.
Советский исследователь Г.М. Коровин поставил цель определить в главных чертах круг чтения Ломоносова[7].
Эта увлекательная задача, подобную которой следует ставить и для других крупнейших деятелей науки, конечно, не тождественна восстановлению состава личной библиотеки, так как, вообще говоря, ученый не всегда прочитывает каждую книгу своей библиотеки и далеко не каждая прочитанная им книга (или журнальная статья) является его собственностью. В нашу задачу не входит оценка достоверности и полноты полученных результатов. Отметим только, что Г.М. Коровин выявил, расположил по отделам и аннотировал 670 названий книг, рукописей, периодических изданий и статей, на которые ссылался, которыми пользовался или о которых упоминал Ломоносов. При этом были учтены не только его труды, но и его переписка, его автобиографические и служебные документы (например, отзывы и рецензии на книги, отчеты о научных занятиях), написанные рукой Ломоносова в последние годы жизни, библиографические списки книг, назначение которых остается невыясненным (свыше 200 названий), наконец, сведения учреждений Петербургской Академии, членом которой был Ломоносов, о книгах, бывших в его руках в разное время (справки библиотеки академии о книгах, им взятых, счета книжной лавки на приобретенные им книги, счет переплетчика за переплеты книг).
Очевидно, что аналогичные средства применимы и для выявления возможного круга чтения других ученых, библиотеки которых не уцелели.
Мы не касались до сих пор одного существенного различия между библиофилом и ученым в их отношении к книге (предполагается, что речь идет не об одном и том же лице).
Для библиофила книга ценный объект для коллекционирования, получив который он старается либо сохранить его совершенно нетронутым, девственным (вплоть до того, что некоторые оставляют неразрезанными листы книги или журнала), либо усовершенствовать и приукрасить (скажем, посредством реставрации или облачения в соответствующий значению книги переплет). Для ученого (и писателя) книга не самоцель, а средство, инструмент для работы, обращение с которым полностью подчиняется интересам достижения поставленной цели. Эту сторону дела хорошо выразил П. Лафарг в своих «Воспоминаниях о Марксе»: «...книги были для него орудиями умственного труда, а не предметом роскоши. Он был одно целое со своей рабочей комнатой, находящиеся в ней книги и бумаги повиновались ему так же, как члены его собственного тела». А в другом месте он приводит энергичное высказывание самого Маркса. «Они мои рабы, говорил он, и должны служить мне, как я хочу».
Мы уже упоминали о 17 типах различных помет, которые делал на своих книгах Вольтер. Вот как повествует его секретарь Ваньер об обстоятельствах встречи Вольтера с новой книгой: «Когда он получал какой-либо новый труд, он имел обыкновение быстро просматривать его, читая лишь несколько строк на каждой странице. Если он замечал, что в нем содержится что-либо, заслуживающее внимания, он отмечал это место закладкой; кроме того, он весьма внимательно перечитывал ее, иногда даже два раза, когда книга казалась ему интересной и хорошо написанной, и делал на полях заметки»[8]. Современные немецкие исследователи библиотеки Маркса и Энгельса приводят данные, свидетельствующие о том, что Маркс был страстным читателем не только в том смысле, что он читал необыкновенно много, но также и потому, что он читал импульсивно, с необыкновенной горячностью. Это выражалось в большом числе подчеркиваний в тексте и на полях, вопросительных знаках и заметках на книге, а также в выписках из книг, которые он обычно делал. Примерно то же можно сказать и о приемах работы с книгами В.И. Ленина: «При работе над печатными изданиями В.И. Ленин в тексте, на полях страниц, на обложках, чистых листах часто делал многочисленные пометки, подчеркивал и отчеркивал те места, которые его интересовали, высказывал свои замечания к положениям, изложенным авторами книг или статей, делал многочисленные выписки»[9]. В каталоге личной библиотеки В.И. Ленина, содержащем более 8400 названий книг, журналов и газет на 19 различных языках, охватывающих кроме социально-экономической и политической литературы также вопросы промышленности, сельского хозяйства, транспорта, энергетики, организации труда, статистики, военного дела, древней истории, философии (от Платона до Фейербаха), естествознания, литературоведения, истории живописи, музыки, театра и т.д., значится около 900 единиц хранения с пометками Ленина. Таким образом, пометки на книгах, с которыми работает ученый, следует рассматривать как весьма распространенный прием. Гораздо дальше, однако, шел Ч. Дарвин, который для удобства работы с книгой иногда разрывал ее на части, а чтобы облегчить себе возможность подобных операций, избегал включать в свою библиотеку книги в переплетах. Рассказывают, что знаменитый английский геолог Лайелл опубликовал второе издание своих «Основ геологии» в двух томах только потому, что Дарвин разорвал экземпляр первого (однотомного) издания на две части, найдя том слишком громоздким. С брошюрами и оттисками он поступал еще более жестоко: выдирал из них интересовавшие его страницы, а остальное выбрасывал[10]. Такое обращение заставляет вспомнить о выдающемся русском историке искусства и коллекционере гравюр Д.А. Ровинском (18241895), который для пополнения своих исключительных коллекций гравюр вырывал из купленных им книг интересовавшие его гравированные портреты, а ставшие ненужными книги помещал в особую комнату, которую он называл «мертвецкой». Книги оттуда возвращались по пониженным ценам к книготорговцам. Ровинский не шутя утверждал, что именно таким путем он создает возможность неимущему человеку приобрести по дешевке книгу, в которой последнего интересует главным образом текст. Он добавлял, что «все почти библиофилы вместе с тем и охотники до портретов, и в их собраниях, как и во всяком другом, девять десятых портретов выдраны из тех же книг; да другим способом ни одного портретного собрания и составить нельзя»[11]. Что сказать об этом? Пожалуй, примерно то же, что говорится об опытах над животными в интересах развития науки. Производите их, делайте это обязательно, но избегайте жестокости! Мы уже говорили об отношении к книге библиофила. Если оставить в стороне крайности в обращении с книгой, на которые шли и Дарвин и Ровинский, все же то, что ученый проделывает с книгой в своей повседневной работе, способно заставить содрогнуться сердце истинного библиофила. Однако автор этих строк, сам являющийся страстным библиофилом его собрание в основной части представляет своего рода музей по истории книги, в интересах истины должен заявить, что упомянутое выше «содрогание сердца» не помешает тому же библиофилу мечтать об обладании книгой, сохранившей на себе явные следы сколь угодно свободного с ней обращения великого человека. Но особенно существенны следы такого рода для исследователя, выявляющего в отношении к книге характерные черты личности, взглядов и убеждений ее владельца.
Какой представляется нам библиотека ученого не столь уж далекого будущего? В воображении рисуется небольшая строго обставленная комната. В ней нет привычных книжных полок. Ученый сидит за пультом стола, заключающего сложный механизм. На пульте прямоугольное устройство, размером в разворот раскрытой книги; в нем экран цвета слоновой кости, с матовой поверхностью, на котором по желанию можно удобно писать цветными карандашами. Пульт снабжен приспособлением для набора названия любой книги или статьи. Ученый может сделать это посредством клавиш, как на пишущей машинке, на языке книги.
Если ему нужно предварительно навести справку в соответствующем справочнике, реферативном журнале, библиографическом указателе, каталоге и т.п., то он набирает название этого справочного пособия. Запрос немедленно поступает в библиотечный центр, где в виде микрофильмов хранятся в строгой системе книги и статьи, представленные в возможно более полном наборе. Через несколько мгновений в окошке пульта появляется первая страница или целый разворот требуемой книги. Ученый сам устанавливает и регулирует в дальнейшем темпы ее просмотра (перелистывания), то есть смены кадров микрофильма. Если в этом встречается необходимость, он задерживает кадр, делает на полях экрана необходимые заметки и включает аппарат для воспроизведения страницы или разворота вместе со сделанными заметками. Он может сохранить сделанный снимок себе для дальнейшей работы это вместо того, чтобы оставлять в книге закладку, загибать страницу или ее угол или, наконец, вырывать нужный лист.
Не будем, однако, пытаться развивать детали этой картины. Это всегда рискованно, когда речь идет о будущем. В одно нам хочется верить. Как ни соблазнительны перспективы использования современной техники, позволяющие неограниченно расширять кабинет ученого и предоставлять в его полное распоряжение практически всю накопленную человечеством научную информацию, все же никогда не выведутся «чудаки», которые будут окружать себя любимыми книгами «доброго старого» времени и наслаждаться непосредственным общением с ними, неторопливо перелистывая слегка пожелтевшие страницы.
Примечания:
1 Kirchner J. Lexikon des Buchwesens. Stuttgart, 1952-1953.
2 См.: Немировский Е.Л. Начало славянского книгопечатания. M., 1971. С. 22-23.
3 De Villamili R. Newton, the man..., 1931.
4 Так проходит слава мира (лат.).
5 См.: Michaud, Biographie universelle nouv. ed. Paris; Leipzig. T. 26, P. 161-163.
6 Рош Д. Ученый и его библиотека в XVIII в. // Век просвещения. Москва; Париж, 1970. С. 113-148.
7 Коровин Г.М. Библиотека Ломоносова: Материалы для характеристики лит., использованной Ломоносовым в его трудах и каталог его лич. б-ки. М.; Л., 1961.
8 Цит. по ст. М.П.Алексеева, служащей введением к «Библиотеке Вольтера» (с. 66).
9 Библиотека В.И. Ленина в Кремле. М., 1961.
10 Thornton J.L., Tully R.I.J. Scientific books, Libraries and Collectors. London, 1954. P. 224.
11 Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Спб., 1889. Т.4. С. 572-573.