| Конечно, легче всего было бы объяснить феномен получения «Букера» не лучшим романом Аксенова (и не лучшим романом в шот-листе вообще) председательством в жюри В. Войновича. Не грубое, конечно, «рука руку моет», а романтически-поколенческое: «возьмемся за руки, друзья».
Короче, без рук в этом милом деле, как видно, не обошлось. Однако дураку стороннему наблюдателю (каков аз есмь) все же хоцца прозревать сквозь пену житейскую и более глубокие смыслы и тайны
Все же это лит-ра как-никак, мать ее так
Дело и в самом деле мне представляется не столь односложно-однозначно объяснимым.
1. Темою своею маститый автор берет русское «осьмнадцатое столетье», что само по себе уже довольно ответственно. Вероятно, этот век самый значимый, поворотный момент в нашем национальном сознании. При всей его многочисленной дикости есть в нем и нечто такое же притягательное, что и в воспоминаниях юности: там и вода мокрей, и страсти свежей, и люди ярче; и потом, в итоге все-таки народился Пушкин
Сей последний в зрелые годы с какою-то даже зачарованностью рылся в анналах осьмнадцатого столетья, явно пытаясь найти именно там ответы о грядущем России. Поэтому, берясь за тему сию, любой автор вынужден будет проскользнуть по проложенной главным классиком смысловой морщине, хочет сам автор того или нет.
Это, типа, о содержательной стороне вопроса.
Теперь о формальной.
2. Русский 18 век представляет огромное искушение именно как некое бучило, в котором рождались основные обиходно-языковые и литературно-стилевые тенденции русской культуры. В этом вопиюще грандиозном и ярком («яром») лингвохаосе только черпать и черпать, особенно такому стилисту-джазмену, как Вас. Аксенов. Не хочешь, а запоешь, закочевряжишься (псевдо)барочной ироническою языковой преизбыточностью, перевитой, как ленточкой, щеголеватой армстронговой хрипотцой
В этом смысле новый роман Аксенова в первую очередь, вот такой «кунстштюк», где игра с языковыми, сюжетными и смысловыми «моделями» 18 и 20 вв. становится едва ли не самодовлеющей и самодостаточной.
Автор пишет об этом прямо и честно: «Торговцы считают, что без таинственности сейчас книги не продашь, хоть заворачивай ее в марокканский сафьян, а между тем даже и не догадываются, что все больше появляется покупателей, которые, положив только что купленную книгу в карман, вздыхают: хоть эта оказалась бы без таинственности. Такой покупатель не сломает каблука, когда на прогулке, открыв последнюю страницу, узнает, что злодей был сыном банкира. Его влечет «таинственность» другого рода, связанная с необъяснимостью авторского тщания начать с правды, а кончить вымыслом, или наоборот: вот в чем «таинственность», которой он алкает, увидеть в авторе такого же искателя, как и он сам, вместе с ним провозгласить «рцы языком правдивым ты!», а на деле оказаться выдумщиком, в чем, как некоторые полагают, и состоит верность художественной истине».
Пусть читатель не думает, что весь роман состоит из толико выспренних рассуждансов! Здесь вовсю пульсирует также и сюжет то ли а ля Дюма, то ли а ля Пикуль, то ли а ля Шаров-Буйда (то есть, с закосом в интеллектуальные игрища с параллельной «историей»). Читатель более-менее искушенный вряд ли прям уж так заскучает. Или уж точно заскучает не от недостатка событий, аллюзий, намеков (СумароковСолженицын) или модной «гендерной» «тэмочки», когда половые роли героев тасуются с истинно вольтерьянской лукавой вольностью.
Думаю, Аксенову удалось сделать полновесный романный драйв, когда НА СВЕЖИЙ ВЗГЛЯД читатель будет с интересом внимать и спорам, и судьбам персонажей. Но только на «свежачок»: потому что каждый раз после очередных десяти страниц сего литературного свинга читатель примется ерзать попою на кресле-стуле-табурете-тахте-качалке, в ожидании чего-то чуть более значительного и чуть менее игривого. Черт его знает, может, это наша лапотная косность, но только так скучно-трудно принимать Екатерину однозначно лучом света в темном царстве, когда о ней столь нелицеприятно и аргументированно высказался Пушкин, да и не он один такой же умный
Безусловно, кунстштюк Аксенова не просто кунстштюк, но и вещь достаточно злободневная. Отчасти он держит некоторую художническую фигу в кармане наспех почти насильственной «религиозации» всей распадающейся страны. Совершенно однозначны и западнические симпатии автора, отсюда Екатерина представляется носительницей ГУМАНИСТИЧЕСКИХ ценностей, то есть официальные портреты ея величества выдаются чуть ли не за отражения в зеркале. Да полноте! Так ли уж все румяно и припудрено в сем велелепном образе?.. Честолюбивая и осторожная эгоистка, создававшая систему ЛИЧНОЙ власти, а не долгоиграющую и наименее сословно зашоренную политическую систему
Именно историческая безответственность, прикрытая мишурой «просветительских» идей и патриотических лозунгов, вот что заставило Пушкина обозвать ее «Тартюфом в юбке»!
А у Аксенова она даже и без юбки, в смысле, по большей части в штанах
Знаменательно, что автор обходит весьма непростую тему «элита народ», всецело оставаясь в рамках «идеалов» и жизненного обихода просвещенной элиты. Народ же воспринимается исключительно как скопище разбойников, связанных с силами ада и разрушения. И здесь как-то сразу вспоминается наблюдение Цветаевой: Пушкин ОТЛИЧНО ЗНАЛ о зверствах «разбойника» Пугачева и отобразил их как историк в «Истории Пугачевского бунта». Но как поэт дал иную версию образа Пугачева в «Капитанской дочке», вероятно, видя определенную горькую историческую правду за ним, таким вот косматым
Над страницами Аксенова почему-то я не раз вспомнил сладкие акварели Андрияки и крашеные пошлости Шилова, и этот лужковский-московский полусталинский полуампир на скорую руку
Вкусы нашей, как они сами себя называют теперь, «элиты». И уровень понимания исторических процессов ею, нашей «элитой», того ж пошиба
Впрочем, элитой они называют себя не в том смысле, что все они сплошь племенные жеребцы и чистокровные суки, а пока в маннгеймовском понимании слова: группа, которая держит шишку в обществе в результате некоего исторического эксцесса. Но от разоблачительно-констатирующего маннгеймовского до традиционно комплиментарного значения слова меньше шага, особенно при толико узких лбах
Н-да, читатель у романа, конечно, есть, СВОЙ читатель: «Махайте, махайте мне! Дайте мне атмосфэрры!»
А коли не про элиту, сразу вспоминается Мария-Антуанетта: «Если у народа нет хлеба, то пусть ест пирожные!»
«Вольтерьянцы и вольтерьянки» вот такое пирожное, даже торт с соевыми добавками.
Но мне после прочему-то сразу захотелось хлебушка «Капитанской дочки»
|