О, хитрый Быков!..

Быков Д.Л. Советская литература. Краткий курс. – М.: ПРОЗАиК, 2013. – 416 с.
 

О, хитрый Быков опять схитрил! Никакой это не «краткий курс» (привет, впрочем, покойнику Сталину), а чисто лирическое излияние и немножко интеллектуальный детектив – вот эта вот самая книжка. Потому что рельеф местности под названием «советская литература» у автора весьма свой: например, писатель Андрей Платонов поминается, главным образом, в связи с тем, что он был собутыльником полудетского писателя А. Шарова (если вы его помните). Шарову посвящена главка, а Платонов (как и Маяковский, А. Толстой, Фадеев, Д. Хармс и т.д., и т.п.) – чином, видать, не вышел, да и к теме отношения не имеет.

Однако вы глубоко ошибетесь, предположив, что нам явлена полка любимых Быковым советских авторов. Это, в целом, наверно, так плюс просто поднакопилось материала, написанного не специально для этой книги. Но как вы объясните, что нелюбимому поэту и хорошему человеку Э. Асадову и Б. Ахмадуллиной (по Быкову, другому Асадову, для эстетов) – отдельные главы отведены? Это при том, что Пастернак-Мандельштам-Цветаева кое-где, чаще метко, лишь поминаются в связи с авторами куда как менее крупными?..

А потому происходит это, дорогие мои, что есть здесь своя концепция, которая не явлена нам с грубой отчетливостью, а как бы плывет и мерцает, поскольку само отношение писателя Быкова к теме с годами если и не менялось, то уточнялось – да и сейчас, возможно, полно эмоциональных и интеллектуальных противоречий. Разгадывать этот «ребус-кроссворд» – весьма занятно, почему я и назвал эту книжку в чем-то дюдиком для серого вещества и сам читал ее с большим увлечением, ехидничая, скорее, от общего паскудства характера, а не по существу…

Первая ее половина оставляет мозг читателя безмятежным, ибо ему, читателю, кажется, что автор всего лишь своими словами пересказывает модную в конце 80-х концепцию, согласно которой в ранней советской прозе по-настоящему значимыми, свободными, тянувшими литературу юной страны к свету европейской культуры были авторы «юго-западной школы»: Бабель, Олеша, В. Катаев, Ильф-Петров и т.д. В 30-е они частью погибли, частью перестроились, частью замолчали под молотом сталинской перековки литературного процесса советской России.

Отбор Быков производит прежде всего из этой когорты, не скрывая большущей симпатии к «жовиальным авантюристам из южных городов» (главным образом, из Одессы). Конечно, в стороне при этом оказываются обэриуты, например, но не очень расстраивайтесь: любовь Быкова – еще не гарантия успеха. Едва ли не самым слабым в его книге стал очерк о любимом В. Катаеве: сплошные придыхания институтки, без обычной аналитичной быковской зоркости. В целом же читатель, думаю, увлечется увлеченностью автора предметом разговора и тем, прежде всего, что Быков представляет творчество своих «героев» в тесной (и часто нелицеприятной) увязке с их человеческим обликом.

На этой хорошо укатанной дороге читательское сознание подпрыгнет, как минимум, раз. Один из символов «серебряного века» (кажется, Быковым почитаемого) Анна Ахматова объявляется насквозь советским… нет, даже не поэтом, а именно человеком! «…Точнее будет интерпретировать ее как предельное выражение глубоко советской и весьма плодотворной установки, которую я обозначил бы как ориентацию на самосовершенствование, а не взаимодействие; индивидуальный перфекционизм, а не достижение гармонии с другими» (с. 44). Быков тотчас переводит это шаткое, в целом, утверждение в регистр чистой эмоции: жить с советским челом под одной крышей было зачастую почти невозможно, но вот проговорить с незнакомым по душам ночь напролет в купе, быть бескорыстно понятым и даже утешенным – это мы да, завсегда!.. (Впрочем, почему «чисто советское»? А у Пушкина: и дом с людьми запалим, и кошку при этом выручим?..) Сентиментальная быковская натура умиляется этому, тоскует по такой вот особенности. (Мне лично всегда была странна его некоторая полуаллилуйя «совку» – не сказать, «почти вороватая» – но здесь именно чувства, эмоции).

Впрочем, не только эмоции. Если пассаж об Ахматовой обеспечит нам вынос мозга, то его взрыв гарантирует очерк о Леониде Леонове, на мой вкус, лучший в книге. У Прилепина опус о Леонове не очень-то получился: сфокусироваться помешала религиозность, мне кажется, вполне присущая Захару и чуждая самому Леонову. Афей Быков гораздо свободнее и точнее характеризует Леонова: «Это был писатель редкого, небывалого еще в России типа – писатель без идеологии, с одной огромной и трагической дырой в душе, с твердым осознанием недостаточности человека как такового, непреодолимости его родового проклятия» (с. 196).

Очерк о Леонове, мне кажется, стал главным нервным центром всей книги. Дело не только в Леониде Леонове, писателе именно будущего, а в самом Дмитрии Быкове, позицию которого, напомню, въедливый читала не устает для себя бдительно и злорадно вынюхивать. Самое существенное для понимания концепции Быкова скрыто здесь в словах о Сталине, который (опять же по Быкову) был не модернизатором страны, а консерватором, не креатором, а принципиально нетворческой силой. Историки сталинизма бесстрастно констатируют: в 37 году произошла решительная переориентация с идеи мировой революции на идею национальной империи с соответствующей ротацией большой части интернациональной советской элиты на кадры более молодые (выросшие при Советской власти и ничего кроме ее мифа не ведавшие), а по составу – чего уж греха таить – и безупречно курносые. «Жовиальных авантюристов с южных городов» сильно подвинули, но и с модернизационным революционным проектом, по Быкову, тоже покончили. Отсюда и мостик к нашему «сегодня»: «…нынешнее принудительное вырождение имеет вполне сталинскую природу и осуществляется в соответствии со сталинской программой» (с. 195).

Таким образом, делает читатель вывод, Быкову не откажешь в четкости позиции при всей ее вроде бы сложности. Сложность в том, что он не отвергает «совок» вообще, как делают это завзятые либералы, но, пусть по-своему, пытается обосновать, почему советский проект, частью такой дорогой по сентиментальным воспоминаниям детства и юности, не состоялся.

Вот тут-то и становятся необходимыми две фигуры, которым Быков посвящает отдельные главы: Горький и Шаламов! Оба мечтали о сверхчеловеке. Точнее так: если Горький мечтал о сверхчеловеке, которым «просто человек» станет в процессе ковки «светлого будущего», то Шаламов показал, что только сверхчеловек и может выдюжить это светлое будущее в крайней форме его самовыражения. Перековка человека не может удаться, потому что человек – существо и в хорошем и в плохом смысле слова слишком консервативное.

Это свойство подданных советский официоз клеймил как «обывательщину», но теплое человеческое и жовиальное так близко, так симпатично Быкову, что этим бытовым гуманизмом своим он заражает и рассиропившегося читателя. Иронию я допустил здесь только постольку, поскольку сам Быков, по его же признанию, склонен к некоторой сентиментальности и несколько демонстративной (простодушной, вероятно) предприимчивой обывательщинке. Почему и так «легла» здесь глава о массовой советской литературе, о Пикуле–Ю. Семенове-Иванове (о Ю. Семенове есть и отдельный очерк!) как образцах не просто советской поп-культуры, но и успешных авторах в принципе. Да что там говорить, если и М. Веллера Быков величает наставником! Уж не ведаю, какой деловой хватке Веллер Быкова может обучить, но интеллектуального блеска – не значит и глубины – самому Быкову не занимать даже и у Веллера, который начинал с того, что хотел ведь же стать дворником, но, видать, по ошибке заделался властителем дум нашего обывателя.

Кстати, в «советском проекте» Быкова, не вчера появившемся, есть своя утилитарная составляющая, которую он сам и озвучил. Коль мы находимся в начале очередного застоя, то обывателю следует обеспечить приятный досуг. Обеспечить его нынешняя литература в лице Денежкиной (если вы такую запомнили) не может. Посему голодающий по книжке читатель ринется переосваивать, ностальгируя, подзабытых сов. писов. К тому же советская литература – неисчерпаемый кладезь сценариев для телесериалов: мелодрам и стрелялок патриотических, в первую голову.

Ох, не знаю, насколько удачен и политический прогноз (в одном интервью Быков, напротив, говорил уже о близкой революсьон), и сам бизнес-проект: сов. писов будут осваивать разве что масскультурных, и никакой сценарий не обеспечит режиссера талантом, а молодых сплошь актеров – пониманием, в чем это они и что, собственно, делают. Или, на худой конец, какой-нибудь реальный талант поставит реально добротную заказуху, что «Жизнь и судьба» Урсуляка недавно основательно доказала.

А знаете, что подкупает в книге Быкова по-настоящему? Не эти «бизнес-проекты» и не эти оценки, и даже не только увлеченность автора предметом разговора, а его ощутимая тоска по большим смыслам, которых наша эпоха лишена – или не подзаряжается она от них – что на творчестве оченно сказывается.

И Быков это всей шкурой чувствует.

19.02.2013