Около-«бездны» в жанре памфлета

Белковский С. Покаяние. – М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2010. – 284 с.
 

«Пусть лучше Господь избавит нас всех от этих глубин».
С. Белковский, «Покаяние»
 
«…Уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, – дело естественное».
Е. Гайдар

Благо порой, что злободневная книжка приплывает в руки с опозданием. Быстротекущая жизнь погружает ее в тот контекст, на который она, возможно, и не рассчитывала…

Но сперва не о книжке – об авторе. Станислав Белковский – личность в политологической тусовке очень своеобразная. Иные считают его засланным в окололиберальные сферы казачком И. Сечина, «провокатором». Другим он видится этакой сорвавшейся с цепи пушкой, шарахающей без разбору по всем. Его очень быстрая, нетерпеливо скачущая речь; его задыхания-придыхания в самых волнующих для тщеславия местах; острота, парадоксальность оценок; веселый, резвый (но очень ли и здоровый?..) цинизм… Что-то от кидалы в нем и впрямь, в этом «мастере черного пиара», как назвал его Б. Березовский.

Себя он, впрочем, считает не политологом, а писателем, хотя самый тон его тянет обозвать Белковского «артистом», во всех (положительных и иронически отрицательном) смыслах этого слова.

Желанием придать политическому процессу (всегда в кулисах довольно гнусному) вид некоей художественности он близок, пожалуй, А. Проханову, хотя, слава богу, далек от завиральных и тем более архаично звучащих идей последнего. (Кстати, Белковский – прототип главного героя прохановского романа «Политолог»).

Он ярко и трезво оценивает существующий порядок, и в этих оценках вместо досужей эмоции – порой красное словцо, никого и ничего не щадящее. Выходит весело и безнадежно. И метко:

«…сегодняшний режим в России – это бизнес-режим. Страной правят люди, которые мыслят в категориях бизнеса, а не политики, истории или, скажем, искусства. Больше того, этот режим – власть денег, монетократия».

И дальше: «Такой режим очень подходит для периода цивилизационного упадка, когда страна и люди, ее населяющие, устали от своей истории, от самих себя. А когда говорят, что Путин великий империалист и кагэбэшник, – так ему только этого и хочется! Он смеется над простецами, которые делают вид, что с ним борются, а на самом деле укрепляют механизм этой власти».

«Покаяние», этот свой памфлет в форме затянувшейся пьесы, Белковский написал по свежим следам – вернее, сплясал на свежей могиле отца русского либерализма Егора Гайдара. Впрочем, сам автор утверждает: пьеса не столько о Гайдаре, сколько о человеке определенного поколения-типа-судьбы, о русском либерале, каким выпестовал его поздний «совок» и лихие 90-е. В чем-то эта пьеса и о себе любимом. Но… О Егоре Гайдаре и его окружении, конечно, прежде всего.

Итак, про что ж в ней «спич»?

На даче под Москвой пропивает остаток жизни российский «премьер-министр на пенсии» Игорь Тамерланович Кочубей. И не только пропивает – еще и с попом каким-то якшается, еще и по поводу когда-то расстрелянных на его даче приблудных псов убивается. А коль собака – друг человека, то постепенно и по загубленным его реформами людям начинает печаловаться. Причем идет в этом деле в разнос, откровенничая с жадной до дешевых сенсаций иностранной аудиторией. Своему главному подельнику Толю (Чубайсу) он говорит в раздражении то, что, впрочем, знает теперь любой школьник: «Я сказал им, что вся твоя приватизация была коррупционной… Что раздали собственность своим людям бесплатно. А толку – ноль» (с. 226).

Стоп! – скажете вы. Гайдар ни в чем «таком», из-под него вышедшем, вроде б никогда не раскаивался. Но Белковский, лукавец, замечает все в том же, кажись, интервью: после того, как заключенный Ходорковский призвал русских либералов покаяться, Гайдарчик, по сведениям вездесущего же Белковского, пить по-черному начал (хотя и всегда был выдающимся любителем вискаря…)

Герой пьесы бескомпромиссно идет до конца. И чтобы остановить поток разоблачающих признаний и покаяний, его либеральное окружение помогает своему «мозгу» принять яд. Тамерланч помирает от отека легкого – аккурат, как и его все-таки прототип!

Дело российского либерализма в пространстве пьесы вроде бы спасено. Только вряд ли даже и при таких решительных действиях во свое спасение восторжествует оно, – дает почувствовать автор.

Белковский точно выбрал самую удобную себе литературную форму: пьеса позволяет героям максимально высказаться, не отрывая силы автора на всякие там литературные условности вроде описаний и т. п. Но, конечно, никакая это не пьеса: без малого 300 страниц! Это памфлет, вся острота которого открывается читателю постепенно.

Потому что сперва он, читатель, даже и не испытывающий симпатию к бонзам отечественного либерализма, досадует: больно плоско всё, больно просто всё здесь и в лоб! Потом, правда, действие разворачивается в прошлое. И вот оно-то, полудалекое советское и совсем недавнее ельцинское – пожалуй, самое интересное здесь, ибо есть подоплека судеб людей, ставшая и судьбой страны. Не правы те, кто говорит, будто у персонажей Белковского нет развития, – у каждого имеются и зерно характера, и четко обозначенные этапы становления. И, конечно, замечательно умеет Белковский передразнивать стиль речи каждого из своих весьма именитых персонажей: властный, жестко напористый тон начетчика Бориса Толя (Чубайса), лебезящую, всегда себе на уме речь «мелкого старого жулика» профессора Дедушкина (Е. Ясин). Да и Тамерланч весьма узнаваем, эта «его причмокивающая рука. Жуткие банальности с особо важным видом пророка» (с. 192).

Но если характеры Дедушкина и Толя совершенно ясны, то душевный облик самого Тамерланча у Белковского как-то «плывет». Его психологический слом к покаянию, скорее, рассказан, чем убедительно показан – мы видим его результат, но не сам механизм.

(К слову, исторический-то Гайдар и после призыва Ходорковского заявил, что каяться не намерен. Какие уж там застреленные охраной дворняжки могли разбудить его совесть, если, по утверждению экономиста М. Хазина, и 30 млн. жизней для младореформаторов не казалась слишком большой платой за вхождение в рынок! Жизни-то ведь не их… Уж если и досадовал реальный «Тамерланч» на что-то, то лишь на несовпадение его кабинетных рецептов рыночника-монетариста с реалиями построенной на принципах монополии советской экономики…)

Вернемся к творенью Белковского. Самый удачный, на мой взгляд, чем-то вероятно близкий автору образ здесь – Гоцлибердан (прототипы А. Кох и Л. Гозман). Он этакий Фигаро при Толе, так и не ставший миллиардером, умный и беспощадный паяц. Это Гоц вдвинет и осуществит идею устранения «разболтавшегося» Тамерланча. Но прежде поставит кающегося любителя побитой охраной живности на место, напомнив о мелочной мести премьера директору онкоцентра, осмелившемуся «порочить» его перед Ельциным: тогда в отместку Тамерланч велел «за долги» отключить лечебницу от энерго- и всяческого снабжения, в результате погибло 20 больных.

Действия либеральной камарильи в пьесе прагматичны до бесчеловечности, хотя ничто человеческое им лично как раз не чуждо. Сам Тамерланч соглашается пойти в премьеры, лишь чтобы не потерять любимую жену: «Неужели все эти либеральные реформы не стоят одного каштанового взгляда моей Марии?» (с. 58). Ну, прямо, нате вам, Лжедмитрий у фонтана!

Однако корень в этом имени – все-таки лже-! Действия команды младореформаторов замешаны на интриге и жульничестве. Так, Ельцин, якобы, лично передает председателю непокорного парламента Крокодилову (Хасбулатову, что ль?..) 3 «лимона» зеленых, чтобы провести Тамерланча в премьеры. Для дискредитации генерала Кучеватова (Коржакова?..) они прибегают к помощи… Максима Галкина, который записывает генеральским голосом всякие гадости о первом президенте всех «русиян». И тут уж только политолог компетентно отделит игру гротескующей фантазии от исторического реала…

Нет, НЕКОМУ нам сочувствовать (хоть чуть-чуть) в этой хлесткой «пьесе»! Автор изобильно вводит ремарки, которые не поэтизируют, а лишь иронически заостряют действие. Не просто, как у Чехова «звук лопнувшей струны», а целый обвал всяких шумов обрамляет диалоги персонажей. Нередко они завершаются пантомимой, этими обозначенными автором, но не написанными им немыми «зонгами» а ля Брехт.

Под слишком длинной тканью этой «пьесы» корчится мюзикл, ей-богу! Быть может, первый злободневный национальный наш мюзикл…

В смысле – отечественный…

Но мюзикл – не оперетта, ему необязательно быть веселым и с хеппи-эндом. «Пьеса» Белковского, хоть и читаешь ее, похохатывая, оставляет тяжелый, неприятный осадок. Именно: любить некого в ней, а пожалеть можно только себя.

Впрочем, не расслабляйтесь:

«Согласитесь, закат, каким бы он ни был, куда бы ни садилось солнце – в данном случае большое подгорелое солнце русской цивилизации, – это всегда романтично. Особенно когда стоишь на балконе и наблюдаешь за этим закатом через пляж с бокалом или рюмкой в руке», – откровенничает Белковский все в том же интервью.

Не знаю, как там циничному таксидермисту Белковскому, но это настроение, которое все мы переживали лет 20, лично мне кажется уже устаревшим и морально теперь очень с душком. Потому что понимаешь: не перед нами закат пышно гаснет, это мы в нем, его частички, сгораем – и сгораем за просто так.

А занятно: по закону маятника, наверно, душа из колючих сфер многолетнего тотального цинизма улетает в сферу «духовности». Жизнь духа – что внутри человека, что внутри страны – становится смыслом существования. К этому, между прочим, приходит и герой пьесы: «Советский Союз рухнул, потому что дух из него весь вышел. Был дух – а потом не стало. Вот и умер. А нефть здесь совершенно ни при чем», с. 63.

Сейчас, во дни выборов-лозунгов-митингов многим чудится: в чем-то возвращается 91-й год. Как и тогда, элитные группировки руками заговорившего «пипла» выясняют отношения, перераспределяют доходы. И хочется стать вдруг, опыту вопреки, идеалистом и увидеть рождение нового духа там, в этой толпе, и пожелать ей не дать себя объегорить (пардон за неожиданный каламбур!) и на этот раз.

Но ведь и закат давно уже превратился в сумерки.

Предрассветные ли?..

18.12.2011