ПАТРИК ЗЮСКИНД: Парфюмер, или Аромат успеха

Зюскинд П. Парфюмер: История одного убийцы. – Спб.: Издательский Дом «Азбука-классика», 2006. – 304 с.
 

Быть может, небезосновательно снобы находят форму «Парфюмера» слишком традиционной, образ главного героя непоследовательно простроенным, а «идеи» довольно банальными.

Однако вряд ли будет честно отрицать очевидное: есть в этом романе какая-то магия и своя загадка, – есть нечто такое, что делает текст пульсирующе живым, а его основную мысль – ускользающе, иронично неоднозначной.

Версий разгадки мы предлагаем несколько.
 

Версия 1. Это – поп-культура
 

Легче всего было бы причислить «Парфюмера» к череде романов в стиле «ретро», модных в Европе лет двадцать назад. Типичные примеры подобного рода – «Любовница французского лейтенанта» и «Червь» Дж. Фаулза. С той, впрочем, естественной оговоркой, что художническая мысль Патрика Зюскинда гораздо масштабней этих беллетристических образцов и роднит его детище, скорей, с «Коллекционером» все того же Фаулза.

Да, вроде бы Зюскинд четко работает по заданным коммерческим успехом калькам. Уже блестяще, со вкусом и смаком, прописанный исторический фон публика может счесть увлекательным. Герой – как и положено герою популярной лит-ры, если не Золушка, то анти-Золушка, если не Безупречное Нечто, то Ужасный Маньяк, – всегда что-то льстящее самомненью и подсознанию широкого читателя. Добавим в этот букет амбровый душок эроса и тревожащий чувства мускусный оттенок детектива, – и вот вам очередной модный «литературный» парфюм готов.

Можно при желании разливать по флаконам, – то бишь, экранизировать. Что и было грамотно исполнено к вящему пиару шедевра.
 

Версия 2. Это – « контркультура »!
 

Между тем, стараются не замечать очевидное: роман Зюскинда – произведение, взросшее в определенной степени на грядке западной контркультуры. Еще иногда признают сквозь зубы, что автор очевидно примыкает к традиции прозы хиппи 60-х с ее эмансипацией наркошной субкультуры, с этим вечным героем ее, который мстит судьбе и миру за себя тем, что просто использует отвергший его и безжалостный к нему, без вины виноватому, мир. Тема судьбы, рока и этого самого «без вины виноватого» в злом и бесчеловечном по сути социуме, – все это ведь оттуда мотивы, уже не говоря о том недвусмысленном (не намек ли?) факте, что герой Зюскинда ловит кайф от того, что э-э… ну да, он же «НЮХАЕТ».

Но если хипповская лит-ра на западном рынке как-то укрепилась и из контр- и субкультурного качества плавно переросла в поп-культурное количество, то более глубокий смысловой «след» «Парфюмера» может помешать его кассовому успеху (у нашего новообращенного читателя, во всяком уж случае), и поэтому о нем стараются как-то всуе не поминать. А речь идет о явно антихристианской смысловой начинке творения Патрика Зюскинда.

Жизненный путь своего героя автор явно простраивает в соответствии с житийными канонами и даже евангельскими текстами. Можно поэтому признать, что Гренуй – это если не сам Антихрист (то есть, некий лжемессия), то явно персонаж, всем ходом своей жизни пародирующий по пунктам житие святого: здесь и чудесное следование призванию, и бдение в пустыне, и некий апофеоз его избраннической судьбы, когда казнь (распятие!) превращается в торжество его избранничества, – воистину «смертью смерть поправ»…

С той оговоркой, что Гренуй и на этом не успокаивается и в качестве дополнительного подвига самопожертвования (отвращения к людям, на самом-то деле!) дает толпе разорвать себя.

Критики христианства издавна уличали своих оппонентов в чрезмерном обожествлении… тела. Все эти умервщления плоти и поклонения святым мощам, в самом деле, отдают несколько ритуалами каннибалов, осложненными фишечками bdsm-сообщества – на вкус стороннего наблюдателя, разумеется…

В таком контексте совершенно последовательной выглядит идея романа о том, что плоть (и шире – жизнь) иного «духа», кроме запаха, не имеет. Телесность абсолютно зациклена на самой себе, и самый возвышенный запах рождает в людях не духовное просветление, а банальную истерию и оргию.

И в этом смысле роман Зюскинда очевидно циничен. Впрочем, вряд ли циничней самой жизни, ибо уж немецкий-то автор точно не может не учесть деловой опыт концлагерей…
 

Версия 3. Роман эклектичен…
 

Итак, лирическое (условно назовем его «хипповское») и сатирическое начала оказываются двумя дорогами, на которые разом шагнул Патрик Зюскинд. И это порождает естественные художественные противоречия текста.

Собственно, «Парфюмер» настолько энергетически насыщен, что всегда бросается в глаза спад накала в повествовании, – или, точнее, подчинение повествования неким аллюзивным намекам, интеллектуально соблазнительно узнаваемым, но и довольно (сравнительно) «головным».

Великолепна первая часть, такая зримая, и история пребывания Гренуя в Грасе, и сцена убийства Лауры, – они не идут, на мой взгляд, ни в какое сравнение даже со сценой казни, а уж тем более со скучновато-холодным и только по видимости эффектным финалом или сравнительно вялыми и откровенно «служебными» эпизодами в Монпелье.

Истинный поэт просыпается в Зюскинде, когда он говорит об одержимости призванием или об искаженной этим призванием эротической составляющей. Когда он говорит о странном и страшненьком гомункулюсе рока Жане-Батисте Гренуе. А вот социально-философская сатира гасит энергетику текста.

Закрыв книгу, читатель невольно воссоздает свою версию, которая состоит из истории горемыки-маньяка (неосознанного невольника (рока) и его охоты за красотой запахов, его попыткой подчинить себе жизнь, переломить судьбу.
 

Версия 4. Сознательный постмодернистский коллаж
 

Литературно-стилевой замес романа Патрика Зюскинда – это нечто невообразимо постмодернистски чудовищное, от романтических гротесков а ля Гофман (Крошка Цахес) до философской сатиры Вольтера; от вывернутых наизнанку евангельских сказаний до новейших постницшеанских социальных и культурологических теорий (чем Гренуй не сверхчеловек и чем окружающий его социум – не тот, что подвергал тщательной вивисекции неизбежный Мишель Фуко?).

Добавим сюда добротность реалистического письма, порой овеянного настоящей поэзией…
 

Итог?
 

Итак, бесповоротность судьбы, скепсис и полнокровная реалистичность притчевого, по сути, текста, – это и есть формула успешного аромата романа, слишком долго модного, чтобы быть уже только «модным»?..

Боюсь, мы опять упустили главное: талант автора (который очевиден и есть основа всего) и то личное, что он так глубоко и эффектно спрятал под одежды другой судьбы, другой страны и другого века.

Патрик Зюскинд живет вполне затворником то в Мюнхене, то в Париже, не дает интервью и остается одной из немногих замеченных публикой литературных загадок равнодушного к литераторам века. И автором своей единственно бесспорной, зато такой показательной для пострелигиозного западного общества книги.