Петр Вайль: «В культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места»
Петр Вайль известный эссеист, журналист, редактор «Радио Свобода», а с недавних пор и телеведущий. Мы встретились с ним сразу после выхода его новой книги «Стихи про меня» (М.: Колибри), представить которую Петр Львович приехал в Москву из Праги, где уже много лет живет.
Вы по-прежнему много путешествуете. Неизбежно сталкиваетесь в других странах с российскими гражданами. Изменились ли наши люди за границей? Как за границей к нам относятся?
Я бы выделил здесь три момента. Начнем с самого оптимистического, радужного. Еще лет восемь-девять назад я бы на спор взялся определить в западном городе российского человека. Любого. Не по одежде, а по пластике. По тому, что называется body language. Сейчас нет. С молодыми ничего не получается. Потому что они ничем не отличаются от своих западных сверстников. И это замечательно. Вообще, молодые люди это самое приятное, что я вижу сегодня в России.
Те, кто родился в перестройку?
Скорее, те, кто в перестройку ходил в школу. У них и мимика, и пластика, и жесты все как у свободных людей. Теперь второй момент, частный. Возьмем Чехию, где я живу. Впервые я попал в Прагу в 95-м году. И, честно говоря, ожидал, что 68-й год скажется на отношении чехов к нам с женой. Но представьте себе, что за 11 лет ни разу не слышал ничего негативного в свою сторону! Российский человек воспринимается как тот, кто много покупает. Широко тратит в ресторане. Гуляет на курорте. То есть оставляет много денег. Иногда доходит до смешного! Мы каждый год бываем в Карловых Варах. И я по привычке, как всегда не в России, говорю с портье по-английски. Тот страшно мучается, поскольку сам английский плохо знает. Но, заметив, что мы с женой между собой говорим по-русски, грозит пальцем: «Карлови Вари руски горот!» И третье, принципиальное: русскому человеку до сих пор кажется, что за границей о нем думают больше, чем на самом деле. В то время как в культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места. Не очень-то Запад интересуется Россией, я хочу сказать. Если б не ядерная бомба, интересовался бы и того меньше. Раз в двадцать.
Английский драматург Том Стоппард написал не так давно пьесу «Берег Утопии» пьесу из жизни русских литераторов и философов середины ХIХ века. Неужели образ «Великой Русской Литературы» все еще настолько ярок, что действует на воображение даже таких мэтров?
Безусловно! Профессор Михаил Эпштейн провел недавно интересное исследование русского и американского интернета по числу упоминаний народов и стран. Казалось бы, идея лежит на поверхности, да? И вот что выяснил. В русском интернете первое место предсказуемо занимает Америка и американцы. А вот Россия и русские в англоязычном интернете занимают только 13-е место. Знаете, кто первое?
Китай?
Франция! Потому что Франция главный соперник Америки в Европе. Главный антиамериканист, что ли. Но если нынешняя Россия занимает 13-е место, то Россия русской литературы XIX века и прежде всего Достоевский, Толстой и Чехов обязательно присутствуют в культурном обиходе каждого образованного человека на Западе.
Соотносят ли нас на Западе с этой литературой? То есть считают ли персонажами этих произведений? Знают ли, хочу я сказать, что той России и того русского человека, о котором писали эти авторы, нет уже скоро как век?
Боюсь, что да, во многом да, соотносят. Хотя вы правы, и современный русский человек имеет то же отношение к персонажам Толстого, как современный афинянин к Сократу. С другой стороны, вспомните, какую статью написал в 80-х годах Милан Кундера чех, давно к тому времени живущий во Франции, о своих ощущениях от 68-го года. О том, как он отказался то ли писать статью, то ли инсценировать Достоевского только потому, что Достоевский был культовой фигурой русского народа и писал о разрушительной бездне сознания русского человека. По мнению Кундеры, экспансия внутренняя, душевная соответствовала внешней агрессии. Поэтому танки на улицах Праги стали для Кундеры проекцией Достоевского. Этот тезис в ответной статье категорически оспорил Бродский. И довольно убедительно оспорил. Но и у Кундеры тоже есть какая-то правда. Ведь все восточные завоевания России в XIX веке происходили по лекалам Достоевского. Который хотел, чтобы Босфор и Дарданеллы стали русскими и проход в Средиземное море был свободным.
вернуть Константинополь христианам и сделать из него столицу православного мира
Обратимся, кстати, к вашей телепередаче о городах мира и их гениях. Насколько я понял, текст в передачах часто копирует ваш бестселлер «Гений места». Что это за удовольствие дважды входить в одну и ту же книгу? Пусть даже с помощью телекамеры?
Тут есть два обстоятельства. Во-первых, за это мне платят деньги, причем больше, чем за литературу. Во-вторых, это очень интересный, хотя и обескураживающий опыт переводить слова в картинку. Тут неизбежны невероятные потери. Поскольку в книге ты можешь рассуждать, а рассуждать на экране неуместно. Но зато ты учишься двум вещам. Краткости и конкретности. Если в литературе ты распространяешься сколь угодно долго, тут изволь уложиться в 26 минут. И если ты этого не можешь сделать, грош тебе цена.
Второе конкретность. Если в книге ты можешь написать «я шел по Елисейским Полям», то на телевидении изволь указать место, где именно на Полях ты шел. Поскольку им надо поставить камеру. С другой стороны, сказать, что телевидение сильно меня увлекло, не могу. Все-таки я литератор. И слишком давно литератор.
Закончив свой первый роман, я с удивлением заметил, что из моих стихов он, как пылесос, высосал все, что «не проза». Что-нибудь подобное вы, как литератор, ощущаете в себе после телевидения? Что оно крадет? Что привносит?
Скорее, привносит. Я ведь и так совершенно не в состоянии писать абстрактно. Если не помню, какого цвета фасад напротив дома Шерлока Холмса, измучаюсь. Честно. Дойду до полного маразма стану звонить приятелям в Лондон, просить узнать. Проверить. И только тогда картинка встанет на место в моем сознании.
Какого цвета дом Холмса, кстати?
Он серый, этот дом.
А квартира, значит, где-то на первом этаже
Нет, квартира на втором, третьем и четвертом. А на первом магазин. Вот эту конкретность телевидение и воспитывает в тебе. Усугубляет. То есть прокатившись по 25-ти городам и наснимав всего этого, ты научаешься помещать пейзаж в рамку. И таким образом взгляд концентрируется.
Тем не менее в вашей новой книге «Стихи про меня» очень много абстрактных рассуждений
А потому и много, что все, чем я жертвовал в телевидении, стало возможным здесь
Томас Венцлова сказал как-то, что в путешествиях по чужим странам тамошний человек интересен ему в наименьшей степени. А вот пейзаж, красоты природы
Для меня пейзаж существует постольку, поскольку в нем присутствует человек. Человек в пейзаже. Я ведь вырос в Риге, много времени проводил в Юрмале. С тех пор люблю море. Еще горы, но не самые высокие, а холмы, предгорные районы. Это меня тоже возбуждает. Но если там нет человека, мне это неинтересно.
То есть в океанариум специально смотреть на морских гадов вы не пойдете
Не-а!
Вернемся в Москву. То, что происходит в городе за последние годы, варварское разрушение исторических районов, невероятно безвкусная, пошлая новая застройка. Не оскорбляет ли это ваш вкус, глаз?
В Москве меня это не оскорбляет. А вот в Питере тут да. Когда они хотят строить в центре небоскреб, волнения небезосновательны. Потому что города бывают стильные, а бывают эклектичные. Питер город стильный, и возведение такого монстра тут неуместно. А Москва или Нью-Йорк, или Рим города эклектичные. Там наслоения эпох и масштабов, стилей уместны. «Молодца и сопля красит».
Я все-таки не об этом хотел сказать. А о том, что на месте сносимых кварталов строят убогие с точки зрения современной архитектуры сооружения. Которые никто не поедет смотреть, как поедут смотреть на «желудь» сэра Фостера в Лондон
или еврейский музей в Берлин.
и новый Рейхстаг
Тут я с вами согласен. Хотя нет, есть одно сооружение в Москве новая высотка на Соколе. Согласитесь, еще одна высотка в сталинском стиле, это замечательно. Просто давайте сравним две вещи. Вот памятник Петру I Церетели. Фантастическое безобразие, да? Потому что это полная каша, не имеющая смысла. Кто этот человек? Что он делает в этих рыболовецких сетках? А вот другой объект, вызывающий негодование образованного московского сословия, Манежная площадь. Ее сочинская эстетика со зверушками мне кажется совершенно уместной. Это московская застройка, потому что перед нами совершенно московская пошлость.
То есть Манежная площадь это вековая московская пошлость, только на новом витке?
Абсолютно! Ведь что такое Манежная площадь, если Красная это парадная зала? Гостиная! А что обычно стоит в гостиной? Статуэтки. Вот они и стоят, и выглядят абсолютно уместными.
Судя по вашей новой книге, даже русская классическая поэзия в советские времена выполняла вполне диссидентскую роль. В нее можно было спрятаться. Как вы считаете?
Именно так и было. Если бы у этой власти мозги работали более последовательно, следовало бы сильно искромсать русскую классику. Поскольку на фоне Пушкина Николай Островский (или Фадеев на фоне Чехова) выглядели, мягко говоря, совсем неубедительно. Они и кромсали, кстати! У нас Достоевский был факультативно, петитом. Но все остальное пускалось на самотек, и любой Лермонтов мог стать источником свободомыслия.
Как построена эта книга?
Мне пришло в голову выстроить свою биографию не стандартно «родился, учился, женился, работал», а по художественным предпочтениям. Что, на мой взгляд, гораздо честнее. И гораздо больше может сказать о человеке. Потому что внешние события биографии человека очень часто случайны. И не зависят от его свободного выбора. А тут нет. Потому что никто не заставит тебя полюбить музыку, которая тебе не нравится. Или стихи, которые ты не любишь. Я взял русский ХХ век. Набрал 55 стихотворений 26-ти авторов. И уместил в них свою биографию.
Теперь, когда позади столько книг «между жанрами», не хотите ли вы попробовать себя в «чистом виде»? В прозе, например?
Нет, нет и нет. Хотя не зарекаюсь. Тумблер ведь может неожиданно щелкнуть. Но пока все же нет. Я не умею писать художественную литературу. И главное, не хочу уметь. До той степени художественной наглости, когда придумываешь персонажа и наделяешь его речью и поступками, я еще не дошел. Не умею, не хочу.
Пока, во всяком случае.
С Петром Вайлем беседовал Глеб Шульпяков.
|
[ № 1, 2007 г. ]
Олжас Сулейменов: «Мы были источником чувственной информации»
[персона грата]
Александр Колбовский: Досуг заполнен!
[обозреватель-тв]
Леонид Тишков: Снег и Сольвейг
[нон-стоп]
Борис Васильев: Владимир Красное Солнышко. Отрывок из романа
[проза]
Глеб Шульпяков: Helter Skelter!
[старый город]
Дмитрий Тонконогов: Станции
[терра-поэзия]
Александра Ильф: «Работа с отцовским наследием переменила мою жизнь»
[семейные сцены]
Дмитрий Смолев: Сочинительство по-музейному
[обозреватель-арт]
Тимофей Дьяков: Знакомые лица
[обозреватель-книги]
Игорь Клех: Случай в Централ-парке
[прозрачные вещи]
Петр Вайль: «В культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места»
[маэстро] «
на фоне Пушкина Николай Островский (или Фадеев на фоне Чехова) выглядели, мягко говоря, совсем неубедительно. Они и кромсали, кстати! У нас Достоевский был факультативно, петитом. Но все остальное пускалось на самотек, и любой Лермонтов мог стать источником свободомыслия».
Андрей Субботин: Москва-Сюр (Окончание)
[анфилада]
Даниэла Рицци Санджар Янышев: Свидетель
[table-talk]
Андрей Толстой: Пунический период в русском искусстве
[волшебный фонарь]
Гондольер Дино Дедзордзи: «Венеция превратилась в Диснейленд»
[урок труда]
Григорий Заславский: Лавры храма
[обозреватель-театр]
Ольга Шумяцкая: Весь этот джаз Одри Хепберн
[киноностальгия]
Галина Быстрицкая: «Лица это главное»
[артотека]
Артем Варгафтик: Сенсация времен декаданса
[репетиция оркестра]
Маша Шахова: Сахарный барин
[подмосковные вечера]
Святослав Бирюлин: Шнур слился
[обозреватель-поп/рок]
Виталий Вульф, Серафима Чеботарь: История одной дуэли
[театральный роман]
Юрий Рост: Боннэр
[окно роста]
Светлана Филиппова: Сказка Сары Предисловие Юрия Норштейна
[норштейн-студия]
Ольга Шумяцкая: Новогодние хлопушки
[обозреватель-кино]
Игорь Сердюк: Домик в деревне
[гастроном]
Сюжет от Войцеховского: Московские поэтессы купили загородный дом с хорошим видом
Марк Водовозов: Похлебка из «котелка Дэвиса»
[финиш!]
Святослав Бирюлин: Мыслить крупной формой
[музей звука]
Виктор Куллэ: «Тайное всегда становится явным»
[дом с привидениями]
Александр Васильев: Аграфы для эгреток
[винтаж]
Лев Малхазов: Без шоколада
[обозреватель-классика]
Лидия Оболенская: Леопард и фуксия
[комильфо]
Пелем Г. Вудхауз: Веселящий газ. Роман
[классика прошлого века]
|
|