Library.Ru {2.2} Журнальный жанр





Читателям   Журнальный жанр   Ностальгия   № 1, 2007

Петр Вайль:  «В культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места»

Петр Вайль. Фото: М. Граник

Петр Вайль – известный эссеист, журналист, редактор «Радио Свобода», а с недавних пор и телеведущий. Мы встретились с ним сразу после выхода его новой книги «Стихи про меня» (М.: Колибри), представить которую Петр Львович приехал в Москву из Праги, где уже много лет живет.

     – Вы по-прежнему много путешествуете. Неизбежно сталкиваетесь в других странах с российскими гражданами. Изменились ли наши люди за границей? Как за границей к нам относятся?
     – Я бы выделил здесь три момента. Начнем с самого оптимистического, радужного. Еще лет восемь-девять назад я бы на спор взялся определить в западном городе российского человека. Любого. Не по одежде, а по пластике. По тому, что называется body language. Сейчас – нет. С молодыми ничего не получается. Потому что они ничем не отличаются от своих западных сверстников. И это замечательно. Вообще, молодые люди – это самое приятное, что я вижу сегодня в России.
     – Те, кто родился в перестройку?
     – Скорее, те, кто в перестройку ходил в школу. У них и мимика, и пластика, и жесты – все как у свободных людей. Теперь второй момент, частный. Возьмем Чехию, где я живу. Впервые я попал в Прагу в 95-м году. И, честно говоря, ожидал, что 68-й год скажется на отношении чехов к нам с женой. Но представьте себе, что за 11 лет ни разу не слышал ничего негативного в свою сторону! Российский человек воспринимается как тот, кто много покупает. Широко тратит в ресторане. Гуляет на курорте. То есть оставляет много денег. Иногда доходит до смешного! Мы каждый год бываем в Карловых Варах. И я по привычке, как всегда не в России, говорю с портье по-английски. Тот страшно мучается, поскольку сам английский плохо знает. Но, заметив, что мы с женой между собой говорим по-русски, грозит пальцем: «Карлови Вари – руски горот!» И третье, принципиальное: русскому человеку до сих пор кажется, что за границей о нем думают больше, чем на самом деле. В то время как в культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места. Не очень-то Запад интересуется Россией, я хочу сказать. Если б не ядерная бомба, интересовался бы и того меньше. Раз в двадцать.
     – Английский драматург Том Стоппард написал не так давно пьесу «Берег Утопии» – пьесу из жизни русских литераторов и философов середины ХIХ века. Неужели образ «Великой Русской Литературы» все еще настолько ярок, что действует на воображение даже таких мэтров?
     – Безусловно! Профессор Михаил Эпштейн провел недавно интересное исследование русского и американского интернета по числу упоминаний народов и стран. Казалось бы, идея лежит на поверхности, да? И вот что выяснил. В русском интернете первое место предсказуемо занимает Америка и американцы. А вот Россия и русские в англоязычном интернете занимают только 13-е место. Знаете, кто первое?
     – Китай?
     – Франция! Потому что Франция – главный соперник Америки в Европе. Главный антиамериканист, что ли. Но если нынешняя Россия занимает 13-е место, то Россия русской литературы XIX века – и прежде всего Достоевский, Толстой и Чехов – обязательно присутствуют в культурном обиходе каждого образованного человека на Западе.
     – Соотносят ли нас на Западе с этой литературой? То есть считают ли персонажами этих произведений? Знают ли, хочу я сказать, что той России и того русского человека, о котором писали эти авторы, нет уже скоро как век?

Петр Вайль. Фото: ИТАР-ТАСС

     – Боюсь, что да, во многом да, соотносят. Хотя вы правы, и современный русский человек имеет то же отношение к персонажам Толстого, как современный афинянин к Сократу. С другой стороны, вспомните, какую статью написал в 80-х годах Милан Кундера – чех, давно к тому времени живущий во Франции, – о своих ощущениях от 68-го года. О том, как он отказался то ли писать статью, то ли инсценировать Достоевского только потому, что Достоевский был культовой фигурой русского народа и писал о разрушительной бездне сознания русского человека. По мнению Кундеры, экспансия внутренняя, душевная соответствовала внешней агрессии. Поэтому танки на улицах Праги стали для Кундеры проекцией Достоевского. Этот тезис в ответной статье категорически оспорил Бродский. И довольно убедительно оспорил. Но и у Кундеры тоже есть какая-то правда. Ведь все восточные завоевания России в XIX веке происходили по лекалам Достоевского. Который хотел, чтобы Босфор и Дарданеллы стали русскими и проход в Средиземное море был свободным.
     – …вернуть Константинополь христианам и сделать из него столицу православного мира… Обратимся, кстати, к вашей телепередаче о городах мира и их гениях. Насколько я понял, текст в передачах часто копирует ваш бестселлер «Гений места». Что это за удовольствие – дважды входить в одну и ту же книгу? Пусть даже с помощью телекамеры?
     – Тут есть два обстоятельства. Во-первых, за это мне платят деньги, причем больше, чем за литературу. Во-вторых, это очень интересный, хотя и обескураживающий опыт – переводить слова в картинку. Тут неизбежны невероятные потери. Поскольку в книге ты можешь рассуждать, а рассуждать на экране неуместно. Но – зато – ты учишься двум вещам. Краткости и конкретности. Если в литературе ты распространяешься сколь угодно долго, тут изволь уложиться в 26 минут. И если ты этого не можешь сделать, грош тебе цена.
     Второе – конкретность. Если в книге ты можешь написать «я шел по Елисейским Полям», то на телевидении изволь указать место, где именно на Полях ты шел. Поскольку им надо поставить камеру. С другой стороны, сказать, что телевидение сильно меня увлекло, не могу. Все-таки я литератор. И слишком давно – литератор.
     – Закончив свой первый роман, я с удивлением заметил, что из моих стихов он, как пылесос, высосал все, что «не проза». Что-нибудь подобное вы, как литератор, ощущаете в себе после телевидения? Что оно крадет? Что привносит?
     – Скорее, привносит. Я ведь и так совершенно не в состоянии писать абстрактно. Если не помню, какого цвета фасад напротив дома Шерлока Холмса, измучаюсь. Честно. Дойду до полного маразма – стану звонить приятелям в Лондон, просить узнать. Проверить. И только тогда картинка встанет на место в моем сознании.
     – Какого цвета дом Холмса, кстати?
     – Он серый, этот дом.
     – А квартира, значит, где-то на первом этаже…
     – Нет, квартира на втором, третьем и четвертом. А на первом магазин. Вот эту конкретность телевидение и воспитывает в тебе. Усугубляет. То есть прокатившись по 25-ти городам и наснимав всего этого, ты научаешься помещать пейзаж в рамку. И таким образом взгляд концентрируется.
     – Тем не менее в вашей новой книге «Стихи про меня» очень много абстрактных рассуждений…
     – А потому и много, что все, чем я жертвовал в телевидении, стало возможным здесь…
     – Томас Венцлова сказал как-то, что в путешествиях по чужим странам тамошний человек интересен ему в наименьшей степени. А вот пейзаж, красоты природы…
     – Для меня пейзаж существует постольку, поскольку в нем присутствует человек. Человек в пейзаже. Я ведь вырос в Риге, много времени проводил в Юрмале. С тех пор люблю море. Еще горы, но не самые высокие, а холмы, предгорные районы. Это меня тоже возбуждает. Но если там нет человека, мне это неинтересно.
     – То есть в океанариум специально смотреть на морских гадов вы не пойдете…
     – Не-а!
     – Вернемся в Москву. То, что происходит в городе за последние годы, – варварское разрушение исторических районов, невероятно безвкусная, пошлая новая застройка. Не оскорбляет ли это ваш вкус, глаз?
     – В Москве меня это не оскорбляет. А вот в Питере – тут да. Когда они хотят строить в центре небоскреб, волнения небезосновательны. Потому что города бывают стильные, а бывают эклектичные. Питер город стильный, и возведение такого монстра тут неуместно. А Москва – или Нью-Йорк, или Рим – города эклектичные. Там наслоения эпох и масштабов, стилей – уместны. «Молодца и сопля красит».
     – Я все-таки не об этом хотел сказать. А о том, что на месте сносимых кварталов строят убогие с точки зрения современной архитектуры сооружения. Которые никто не поедет смотреть, как поедут смотреть на «желудь» сэра Фостера в Лондон…
     – …или еврейский музей в Берлин.
     – …и новый Рейхстаг…
     – Тут я с вами согласен. Хотя нет, есть одно сооружение в Москве – новая высотка на Соколе. Согласитесь, еще одна высотка в сталинском стиле, – это замечательно. Просто давайте сравним две вещи. Вот памятник Петру I Церетели. Фантастическое безобразие, да? Потому что это полная каша, не имеющая смысла. Кто этот человек? Что он делает в этих рыболовецких сетках? А вот другой объект, вызывающий негодование образованного московского сословия, – Манежная площадь. Ее сочинская эстетика со зверушками мне кажется совершенно уместной. Это московская застройка, потому что перед нами совершенно московская пошлость.
     – То есть Манежная площадь – это вековая московская пошлость, только на новом витке?
     – Абсолютно! Ведь что такое Манежная площадь, если Красная – это парадная зала? Гостиная! А что обычно стоит в гостиной? Статуэтки. Вот они и стоят, и выглядят абсолютно уместными.
     – Судя по вашей новой книге, даже русская классическая поэзия в советские времена выполняла вполне диссидентскую роль. В нее можно было спрятаться. Как вы считаете?
     – Именно так и было. Если бы у этой власти мозги работали более последовательно, следовало бы сильно искромсать русскую классику. Поскольку на фоне Пушкина Николай Островский (или Фадеев на фоне Чехова) выглядели, мягко говоря, совсем неубедительно. Они и кромсали, кстати! У нас Достоевский был факультативно, петитом. Но все остальное пускалось на самотек, и любой Лермонтов мог стать источником свободомыслия.
     – Как построена эта книга?
     – Мне пришло в голову выстроить свою биографию не стандартно – «родился, учился, женился, работал», – а по художественным предпочтениям. Что, на мой взгляд, гораздо честнее. И гораздо больше может сказать о человеке. Потому что внешние события биографии человека очень часто случайны. И не зависят от его свободного выбора. А тут – нет. Потому что никто не заставит тебя полюбить музыку, которая тебе не нравится. Или стихи, которые ты не любишь. Я взял русский ХХ век. Набрал 55 стихотворений 26-ти авторов. И уместил в них свою биографию.
     – Теперь, когда позади столько книг «между жанрами», не хотите ли вы попробовать себя в «чистом виде»? В прозе, например?
     – Нет, нет и нет. Хотя не зарекаюсь. Тумблер ведь может неожиданно щелкнуть. Но пока – все же нет. Я не умею писать художественную литературу. И главное, не хочу уметь. До той степени художественной наглости, когда придумываешь персонажа и наделяешь его речью и поступками, я еще не дошел. Не умею, не хочу.
     Пока, во всяком случае.

С Петром Вайлем беседовал Глеб Шульпяков.  

Ностальгия, № 1, 2007

[ № 1, 2007 г. ]

Олжас Сулейменов: «Мы были источником чувственной информации» [персона грата]
Александр Колбовский: Досуг заполнен! [обозреватель-тв]
Леонид Тишков: Снег и Сольвейг [нон-стоп]
Борис Васильев: Владимир Красное Солнышко. Отрывок из романа [проза]
Глеб Шульпяков: Helter Skelter! [старый город]
Дмитрий Тонконогов: Станции [терра-поэзия]
Александра Ильф: «Работа с отцовским наследием переменила мою жизнь» [семейные сцены]
Дмитрий Смолев: Сочинительство по-музейному [обозреватель-арт]
Тимофей Дьяков: Знакомые лица [обозреватель-книги]
Игорь Клех: Случай в Централ-парке [прозрачные вещи]
Петр Вайль: «В культурном обиходе западного человека Россия занимает довольно мало места» [маэстро]
«…на фоне Пушкина Николай Островский (или Фадеев на фоне Чехова) выглядели, мягко говоря, совсем неубедительно. Они и кромсали, кстати! У нас Достоевский был факультативно, петитом. Но все остальное пускалось на самотек, и любой Лермонтов мог стать источником свободомыслия».
Андрей Субботин: Москва-Сюр (Окончание) [анфилада]
Даниэла Рицци – Санджар Янышев: Свидетель [table-talk]
Андрей Толстой: Пунический период в русском искусстве [волшебный фонарь]
Гондольер Дино Дедзордзи: «Венеция превратилась в Диснейленд» [урок труда]
Григорий Заславский: Лавры храма [обозреватель-театр]
Ольга Шумяцкая: Весь этот джаз Одри Хепберн [киноностальгия]
Галина Быстрицкая: «Лица – это главное» [артотека]
Артем Варгафтик: Сенсация времен декаданса [репетиция оркестра]
Маша Шахова: Сахарный барин [подмосковные вечера]
Святослав Бирюлин: Шнур слился [обозреватель-поп/рок]
Виталий Вульф, Серафима Чеботарь: История одной дуэли [театральный роман]
Юрий Рост: Боннэр [окно роста]
Светлана Филиппова: Сказка Сары
Предисловие Юрия Норштейна [норштейн-студия]
Ольга Шумяцкая: Новогодние хлопушки [обозреватель-кино]
Игорь Сердюк: Домик в деревне [гастроном]
Сюжет от Войцеховского: Московские поэтессы купили загородный дом с хорошим видом
Марк Водовозов: Похлебка из «котелка Дэвиса» [финиш!]
Святослав Бирюлин: Мыслить крупной формой [музей звука]
Виктор Куллэ: «Тайное всегда становится явным» [дом с привидениями]
Александр Васильев: Аграфы для эгреток [винтаж]
Лев Малхазов: Без шоколада [обозреватель-классика]
Лидия Оболенская: Леопард и фуксия [комильфо]
Пелем Г. Вудхауз: Веселящий газ. Роман [классика прошлого века]





О портале | Карта портала | Почта: [email protected]

При полном или частичном использовании материалов
активная ссылка на портал LIBRARY.RU обязательна

 
Яндекс.Метрика
© АНО «Институт информационных инициатив»
© Российская государственная библиотека для молодежи