Бобина Т.О.
Книга и чтение в детско-юношеской литературе

[ Чтение на евразийском перекрёстке: Международный интеллектуальный форум. 27–28 мая 2010 г. / Министерство культуры Челябинской области; Челябинская государственная академия культуры и искусств; Кафедра библиотечно-информационной деятельности. – Челябинск, 2010. С. 33-37 ]

Включение книги в литературный текст, изображение процесса чтения, рефлексии по его поводу, увлекательности и духоподъемных результатов этого занятия выполняют различные эстетические функции. Писатели применяют книгу и читательские стратегии в качестве уникального способа характеристики героя. Художественный анализ особенностей чтения персонажей помогает автору глубже характеризовать их – прояснять их личные воззрения, жизненное кредо, сферу эмоций.

Чтение многими героями детско-юношеских книг воспринималось как желанное, упоительное занятие: они однозначно признавали его ценность. Галерея читающих персонажей в литературе для детей XX–XXI вв. впечатляюща – от героев автобиографической прозы до детектива. Так, в комплекс жанровых элементов автобиографического сочинения о детстве входят: воссоздание важнейших эпизодов и перипетий детской жизни, впечатлений, знаковых деталей, семейное времяпрепровождение, в том числе, совместное чтение и подробный перечень прочитываемых книг. Например, М. Осоргин в автобиографическом сочинении «Времена» признается в своём родстве с персонажем «Детских годов Багрова-внука»: «Каждый сам создаёт свой рай, и мой был создан в полном согласии со страницами Аксакова, – но с прибавкой и своего, ранее облюбованного и возведенного в святость». Природный полюс дополняют книги. Мир детства включает чтение, сближающее семью. В его репертуаре – «Робинзон Крузо в русском лесу», необычайно созвучная чуткому мальчику книга.

Иной духовный и читательский пласт предстает в книге И.А. Шмелёва «Лето Господне»: мир религиозных ценностей, суть библейских постулатов, смысл евангелических притч поясняется «домашним образом» – в объяснениях отца, рассуждениях Горкина. На почве участия ребенка в богоугодных делах растёт и возвышается его душа.

В. Набоков в «Других берегах» запечатлел самые драгоценные воспоминания об удивительном – идеальном детстве: своеобразном «потерянном рае» первичных ребяческих чувств, беззаботно-счастливом благоденствии в мире то сосредоточенных, то бурных игр, спектаклей, пикников в родовых имениях; прелестное книжное «пиршество», бесценное единение с родителями. Воссоздан и круг чтения – от «Красной Шапочки» до романов М. Рида. Разнообразные занятия мальчика, его читательская деятельность стали сферой чувственно-интеллектуального познания жизни и формой осознания героем своего «я».

Гармоничность детства героя «Вечер у Клэр» Г. Газданова также подпитана семейными книжными штудиями. Отец сочинял для сына увлекательные кругосветные приключения: «Сказку о путешествии на корабле я привык слушать каждый вечер и сжился с ней так, что когда она изредка прекращалась – если, например, отец бывал в отъезде, я огорчался почти до слёз». Уникальное воображение матери, непогрешимая память, позволившая знать наизусть лермонтовского «Демона» и пушкинского «Евгения Онегина», помогли рассказчику открыть пространство русской классики. Благодаря философской библиотеке отца тринадцатилетний мальчик познакомился с теориями Юма, Канта, Спенсера, Шопенгауэра.

Состав предпочитаемых героями детско-подростковой и юношеской литературы книг весьма значителен: зарубежная и отечественная классика, современные авторы, а в числе особо чтимых жанров – приключения, фантастика, фэнтези. Нередко в диалогах звучат названия культовых книг – как примета времени и признак читательских интересов (романы бр. Стругацких, «Гарри Поттер» Роулинг – в «Гвардии тревоги» Мурашовой).

В повести Л. Симоновой «Круг» дети бурной перестроечной эпохи цитируют Е. Долматовского и В. Хлебникова, а понимание рассказа А. Платонова «Третий сын» становится водоразделом между поколениями – старшим, привыкшим к страху перед смелой, самостоятельной мыслью, и младшим – ниспровергателем авторитетов. Независимое читательское мнение Оли о неоднозначном тексте позволяет высветить неприятие затверженных истин и осторожность, навязанную сталинским режимом.

Чтение героев может быть бессистемным, но при этом духовно, умственно, эмоционально созидательным. Например, повесть Б. Минаева «Мужской день» пестрит именами и произведениями классиков: Пушкин, Гоголь, Чехов, Сергеев-Ценский, Мопассан; «Том Сойер» М. Твена, «Капитан Сорвиголова» Л. Буссенара, «Голова профессора Доуэля» и «Человек, потерявший свое лицо» А. Беляева. При этом поделиться читательскими впечатлениями с дворовыми приятелями было «решительно неудобно». Подросток «одержим» романтико-приключенческими произведениями Ф. Купера, М. Рида, которые фатально недоступны. Чтение книг сопряжено с наслаждением: «ничто не может сравниться с этим делом <чтением в постели во время болезни> по степени получаемого удовольствия»; «замирая от счастья». Протестный выбор подростком романа «Анна Каренина» дает опыт трудного чтения («по мне проехал какой-то поезд»). Чуткий мальчик, пропуская лирические описания и пейзажи, тем не менее, постиг драму героев. Характер рефлексии прочитанного становится признаком эмоциональной восприимчивости персонажа, а в итоге – его интеллектуально-духовной избранности.

Читательские предпочтения персонажа могут исчерпывающе иллюстрировать его личные склонности, жизненные установки. Упоминание тех или иных произведений в диалогах героев и комментариях авторов позволяет проявить возрастные особенности восприятия ими литературных произведений, отношение к определённым сюжетным мотивам. Например, герой повести В. Воскобойникова «Все будет в порядке» Володя недоумевает: «И почему некоторые так любят про нее <любовь> читать? ‹…›То ли дело – фэнтези!». Так читательские предпочтения современных подростков помогают узнать желанный жанровый репертуар, мотивы выбора ими книг.

Перечень читаемых героями произведений демонстрирует, с одной стороны, типичность круга их чтения, а, с другой, его индивидуальность. К примеру, шестнадцатилетний герой книги А. Кутерницкого «Первая женщина», выросши из твеновского «Гекельберри Финна» и увлекшись историей Древнего мира, получает занимательное издание о пирамидах Египта. Эта книга становится своего рода тайным знаком выделенности из общего ряда. Книга о строгой, лаконичной архитектуре – словно альтернатива душевному сумбуру от внезапно нахлынувшей любви к взрослой женщине. Чтение фолианта дарует повод к уединению, отгороженности отровесников, маскирует истинную причину отчуждённости от них. Таким образом, книга превращается в способ изоляции и самозащиты персонажа. Читательские интересы призваны глубоко характеризовать человеческую одаренность героя (Р. Коваленко «Такое странное лето»).

Книга может стать средством ухода от реальности, противостояния «шуму жизни», либо заместителем действительности, ее компенсацией. Героиня повести Д. Рубиной «Астральный полет души на уроке физики» на занятиях поглощает рассказы А.К. Дойла – в противовес серости школьных будней и «обязаловке» музыкальной школы. Пленительная завороженность чтением и даже его всеядность являются почвой для душевного роста, что позволяет девочке лучше понять мир взрослых.

Литературный герой зачастую выступает для персонажей детских книг образцом для подражания. Более того, некоторым такой тип помогает выстроить свою судьбу: так, Сережа Щербачев из повести А. Гайдара «Судьба барабанщика», вдохновившись подвигом книжного мальчишки-барабанщика, сумел преодолеть зависимость от бесчестных преступников.

Книга может явиться стимулом для поиска аутентичности, способом самоидентификации, самореализации. Не случайно в книге Е. Мурашовой «Гвардия тревоги» девочка Тая, обремененная комплексами, слышит совет непременно познакомиться с романом «Таис Афинская» И. Ефремова: «Прочти и обязательно постарайся стать чуть-чуть на нее похожей». Для полноватой, неуверенной в себе девочки такой «наказ» может стать «программой» трансформации в самодостаточного, успешного человека.

Книга продолжает выполнять роль своеобразной коммуникации между персонажами. В петербургской интеллигентной семье Димы Дмитриевского из этой же повести принято обмениваться впечатлениями о прочитанном – булгаковских «Мастере и Маргарите», «Собачьем сердце».

На основе общения по поводу книги возможно обретение героями-детьми новых (истинных) друзей. Через книгу может происходить знакомство с единомышленником. Она служит своеобразным шифром для посвящённого, маркером определенной поведенческой принадлежности, показателем родства, душевной и интеллектуальной близости. Особым видом коммуникации становится обмен героев любимыми книгами – как способность делиться сокровенным.

В повести В. Крапивина «Самолет по имени Серёжка» книгочейство прикованного к инвалидному креслу двенадцатилетнего Ромы предопределено его состоянием. Книги здесь выступают компенсацией нереализованных, неисполнимых желаний. Его хаотичное чтение (поэмы А. Пушкина, шеститомник Ф. Купера, романы о Тарзане, «Путешествие на Снарке» Д. Лондона, «Большая история авиации», «Загадки космоса») вписано в обычное времяпрепровождение подростка – уроки, телевизор, прогулки. Обыденным является и обсуждение книг со взрослыми и сверстниками. Но, главное, книги помогают обрести друга – Серёжку: «Нам одинаково нравились книжки про Тарзана, а марсианские романы того же писателя Берроуза мы считали занудными». Идентичное чтение, наряду с коллекционированием марок, нелюбовью к математике и приязнью к истории и географии, – знаки общности интересов. Примыкает к кругу «посвящённых» и Сойка, чьим опознавательным сигналом становится «Великолепная пятерка» Э. Блайтон. Вопросом-кодом для избранных служит «Интересно?» – по поводу книги. Характерно, что центром интеллектуально-духовного притяжения служит именно чтение, текст.

Литературный сюжет, мотив, поступок героя могут послужить толчком для продолжения своеобразного общения с ним – игры как последействия чтения-погружения, перевоплощения в персонажей книги – не всегда органичного. Так, в рассказе Ю. Сотника «Ищу Троекурова» воссозданы сложные явления читательского катарсиса. Леша Тучков, вообразив себя после чтения известной повести А.С. Пушкина новоявленным благородным защитником слабых – Дубровским, всего лишь поизмывался над малышом, никому не причинявшим вреда своей барабанной дробью. Герой скоро понял, что играл чужую роль, представ на самом деле в амплуа самодура Троекурова. Последствия дурного поступка были – с запозданием – преодолены, и возврат в мир «своих» состоялся.

Авторефлексия по поводу чтения в подобных случаях становится опытом проживания сложной ситуации, школой поступка, средством выработки собственной жизненной позиции, формирования мировоззрения.

Чтение как образ жизни, способ существования и общения представлен в повести «Кофемолка» русскоязычного американца М. Идова. Литературная основа в книге столь плотна, состав упоминаемых имён столь насыщен, текст так наводнён цитатами, что книга являет широчайшее поле пересечения литературных традиций, стилей, эпох, героев, мотивов, цитат.

Литература, как лакмусовая бумажка, отражает состояние чтения в детском обществе. Чем ближе нашему времени принадлежит художественный пласт, тем меньше присутствие книги и процесса чтения в пространстве произведений (в семейных занятиях, досуге героев). Со сменой эпох трансформируется характер чтения и отношение к книге. Реже изображается читательский катарсис по поводу прочитанных произведений. Наличие книги и читающего героя в сюжете детско-подростковой и юношеской литературы остается убедительным доводом в пользу чтения и безусловной ценности этого занятия и книжной культуры в целом.