О Фаине Георгиевне Раневской написано так много, что вот и эти материалы во многом повторяют общеизвестное. Во многом, но не во всем. И с этого особенного мы (отнюдь не из вредности) начнем рассказ.
«Освенцим Раневской»
так называли актеры сценки, в которых Фаина Раневская заставляла их участвовать иногда помимо их воли.
Вот эпизод, рассказанный одним из актеров театра имени Моссовета. Короче, чужое само-любие Фаина Георгиевна не слишком щадила, и актеры решили ей отомстить, устроить обструкцию. Как-то она явилась, как всегда задолго до начала спектакля, и взволнованно стала делиться тревогами по поводу возможного своего провала. (Она всегда волновалась так, что каждый свой спектакль считала провальным, и каждый раз ее долго нужно было в этом разубеждать). В ответ на басовитые стенания Фуфы (так звали ее близкие) гробовое молчание. Фуфа усилила нажим, стала жаловаться на все, что попадалось ей под руку, на язык. Снова вызывающее молчание труппы. И тогда Раневская вдруг сказала: «Раз здесь еще никого нет, то я пойду, успею еще поссать!» И вышла, оставив всех в глубокой луже своего презренья.
Нужно признать, Фаина Георгиевна умела держать дистанцию, хотя с понравившимися ей людьми была сердечной и необычайно доброй. Да и наивной она была порою необычайно. Свою автобиографию советских времен Раневская начала очень непритязательно словами: «Мой отец был небогатый нефтепромышленник». Впрочем, и власти ей порой платили милой своей наивностью. Как-то Фаина Георгиевна назвала министра культуры Фурцеву «моим добрым гением», на что та отреагировала по-советски скромно: «Да что вы, Фаина Георгиевна, какой же я гений! Я простой советский работник ». Когда Брежнев вручал ей орден Ленина, он выпалил самую страшную для Раневской фразу: «Я знаю, кто вы! Вы «Муля, не нервируй меня!..». «Меня так дразнят мальчишки и хулиганы, Леонид Ильич!» обиженно буркнула Раневская.
Самым ненавидимым ее недругом был ее же художественный руководитель Юрий Завадский. Над ним она открыто подсмеивалась, не считая шибко талантливым. Он чувствовал это и немало сделал для того, чтобы его театр (Театр имени Моссовета) стал для Раневской не самым приятным местом на Земле. Во время одной из перепалок он закричал ей: «Вон из театра!» «Вон из искусства!» парировала Фаина Георгиевна. Раздражала ее и суетность маститого руководителя: «Завадскому дают награды не по способностям, а по потребностям. У него только нет звания «Мать-героиня».
Ее и другую приму труппы Любовь Орлову «задвигали», в театре всецело царила замечательная актриса (и что важнее, жена Завадского) Вера Петровна Марецкая. Уже подводя итоги жизни, Любовь Орлова с горечью написала как-то Раневской: «Мы неправильно себя вели. Нам надо было орать, скандалить, жаловаться в Министерство, разоблачить гения с бантиком и с желтым шнурочком и козни его подруги. Но у нас не тот характер. Достоинство не позволяет».
Театр Раневская называла «кладбищем несыгранных ролей». Кино люто ненавидела: «На киноплощадке у меня такое чувство, как будто я моюсь в бане, и вдруг туда пришла экскурсия». «Хочу в XIX век!» не раз говорила она.
Впрочем, странные несостыковки с жизнью начались для Раневской, еще когда она обитала в атмосфере любимого ею девятнадцатого столетия
«Судьба-шлюха», или три свидания Фаины Раневской
Раневская сохранила в памяти три поразительно странных, смешных свидания, которые подарила ей жизнь. Первое состоялось, когда она была еще почти девочкой. Фуфа влюбилась в одного гимназиста, и он милостиво назначил «малявочке» рандеву. Раневская понеслась на крыльях ветра к условленной скамейке и обнаружила на ней свою соперницу. Девочки долго препирались, кому из них Петя (Вася? Женя? Ваня?..) назначил свидание. Явился, наконец, сам Дон-Жуан, сел между девочек и лениво выбрал соперницу Фуфы. Та стала швырять в нее камни под одобрительный гогот избранника. «Вот увидите, бог вас накажет!» сказала Фуфа и в слезах (однако с достоинством) удалилась.
Приглашение на второе свидание она получила после спектакля в одном из южных городов сразу после гражданской войны. На официальном бланке с подписью и печатью значилось: «Артистке в зеленой кофточке » (Указывалось место свидания). Далее следовала приписка: «Попробуй только не прийтить!» Слава богу, уже в те годы судьба связала ее с замечательной актрисой Павлой Леонтьевной Вульф. «Она уберегла меня от улицы» говорила Раневская.
Третье свидание освещено гением Сергея Эйзенштейна. Он бесконечно восхищался талантом актрисы, страстно хотел снять ее в своем «Иване Грозном». И как-то пробеседовав с ней всю ночь, неожиданно преподнес Фуфе альбом, в котором что-то рисовал во время их разговора. Альбом был полон гениальных, но крайне непристойных карикатур на Раневскую. (Нужно заметить в скобках, что Эйзенштейн увлекался порнографией, во всяком случае, у него была коллекция таких открыток). Это своеобразное объясненье в «любви» актриса хранила долго. Но в доме появились дети (не свои), и из педагогических соображений Раневская альбом уничтожила
С мужчинами Фаине Георгиевне катастрофически не везло. Может быть, и поэтому она называла свою судьбу «шлюхой». В старости Фуфа написала: «Мои любимые мужчины Христос, Чаплин, Герцен, доктор Швейцер, найдутся еще лень вспоминать».
«Хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался» (Эпикур)
Внук П.Л. Вульф вспоминает: «В одну из наших суббот я поправлял Фуфин сползший верхний матрасик на тахте. Войдя в комнату, Фуфа наблюдала за мной, остановившись посредине комнаты. Потом тихо сказала: «Тебе будут говорить, что мы были с бабушкой лесбиянки». И беззащитно добавила: «Лешка, не верь!»
«Женская дружба нежнее любви!» эти слова приходят на ум каждый раз, когда размышляешь о судьбах замечательных женщин, которые не находили счастья в отношениях с мужчинами. Не так уж и важно, какие по сути отношения связывали этих интересных, замечательных женщин: П.Л. Вульф, ее дочь режиссера И. Анисимову-Вульф и Ф.Г. Раневскую. В юности Раневская была знакома и с Мариной Цветаевой, которую как-то постригла. Цветаева называла ее: «Мой цирюльник». Гораздо ближе Фуфа сошлась с Анной Ахматовой, которую считала недооцененной. За мудрость Раневская называла Анну Андреевну «Раббиком» (от «раввин»).
Немалую роль сыграла в ее жизни и Нина Станиславовна Сухотская, которая была ее режиссером, собеседницей и помощницей на протяжении десятилетий, вплоть до смерти Фаины Георгиевны. Они являли собой разительный контраст: яркая, статная, царственно-эксцентричная Фуфа и маленькая, серенькая, говорливая Нина. Сын Анисимовой-Вульф Алексей Щеглов в своих воспоминаниях о Раневской почти всегда ревниво-иронически отзывается о Сухотской. В его книге даже не нашлось места для ее фотографии. Но близкие к Раневской знали, что Сухотская отнюдь не приживалка и не «компаньонка» Фаины Георгиевны. Ее вкусу, уму, знаниям Раневская безоговорочно доверяла, а в конце жизни даже покинула свое элитное обиталище в «башне» на Котельнической набережной и переселилась поближе к Сухотской. На руках Нины Станиславовны Раневская и скончалась.
Я же стал свидетелем странного, трогательного и эксцентрического эпизода во время гастролей Театра имени Моссовета в Прибалтике. Нам навязали незапланированный концерт. И Раневская согласилась участвовать в нем, только если «Любочка» (Л.П. Орлова) поставит ей клизму. Раневской прислали опытную медсестру. Но актриса ее даже на порог своего номера не пустила: «Нет, только Любочка!».
С Орловой Раневскую связывала долгая и крепкая, на всю жизнь, дружба. Фуфа говорила, что не знает человека добрее Любови Петровны, и называла ее как-то немножечко странно по-мужски: «Люб». А Орлова обращалась к Раневской неизменно: «милый мой Фей!». Как-то Орлова призналась Фуфе, что «изменила» ей с Шостаковичем. Она имела в виду встречу с ним в Кремлевской больнице и обаяние гения музыки, под которое «Люб» попала. Раневская милостиво простила ей эту «измену»: перед Шостаковичем она и сама склоняла голову.
«Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно»,
заметила как-то Раневская. Когда молоденькая Марина Неелова переступила порог Фуфиной квартиры, она с изумлением воскликнула: «Я знала, что вы бедная. Но чтобы настолько ». Это, конечно, не значит, что Раневская и в самом деле нуждалась. Народная артистка СССР, любимица публики и вождей (от Сталина до Брежнева), она имела все положенное ей по рангу: элитное жилье, роскошные кремлевские пайки, «Кремлевку» и т.д. Но престижная квартира на Котельнической оказалась неудобной и шумной. Деликатесы стали недоступными из-за диабета. А «Кремлевка», хоть и поддерживала силы актрисы, но и раздражала ее своей чванной номенклатурной публикой, духом вечного «блата».
Дочь «небогатого нефтепромышленника» катастрофически не умела обращаться с деньгами. Солидные гонорары и зарплата расходились мгновенно. На вопросы Раневской о возвращении сдачи домработница возмущенно окрысивалась: «Тут конец света на носу, а вы сдачи спрашиваете!». Неудивительно, что в последние годы Раневская всерьез опасалась уходить на пенсию: на нее ведь не проживешь при таком настрое прислуги и при немалых всегда долгах.
«Спутник славы одиночество»
эту свою сентенцию Фаина Георгиевна, можно сказать, подтверждала всю жизнь. Вернее, вся ее жизнь яркий пример справедливости этого грустного вывода. Нет, во внимании публики и друзей ей отказано не было. Скорее, наоборот: такого сорта внимания было, хоть отбавляй. Раневская любила вспоминать, как однажды на гастролях в Одессе за ней неслась растрепанная женщина с криком: «Скажите, ви это она?!» На что Раневская царственно отвечала: «Да, я это она!». Но, похоже, поклонников своего таланта Раневская воспринимала немногим лучше, чем мальчишек с их вечной дразнилкой «Мулей». (Этих последних, как известно, она даже при Ахматовой решительно посылала в анус).
Последние годы жизни Фаины Георгиевны это, кажется, сплошное разочарование. В своей артистической судьбе: «Я родилась недовыявленной и ухожу недопоказанной. Я недо И в театре тоже». Она, как Гамлет, разочаровалась и в человечестве, которому она простить не могла, что после Пушкина и Толстого не прекратились войны и зверства («Человечество, простите, подтерлось Толстым!»). Говорят, что, умирая, Павла Леонтьевна Вульф поцеловала руку Фаины Георгиевны и сказала: «Прости, что я тебя воспитала порядочным человеком!».
Раневская вряд ли с ней согласилась. Она несла свой крест гордо.